Лучше подавать холодным
Шрифт:
– Эй!
Часовой дернулся, копье соскользнуло. В поисках его он принялся шарить вокруг себя по земле, и Трясучка, небрежно сложив руки на седельной луке, усмехнулся.
– Окликать меня будешь или я так проеду?
– Кто идет? – прорычал тот, сгребя, наконец, копье вместе с пучком мокрой травы.
– Зовут меня Кол Трясучка, и я имею разговор к Карпи Верному.
Лагерь Тысячи Мечей выглядел точь-в-точь как любой другой лагерь. Солдаты, холст, железо, грязь. Больше всего – грязи. Палатки, расставленные без всякого порядка. Лошади, привязанные к деревьям, выдыхающие белый в темноте
Это напомнило ему разом обо всех сырых, холодных ночах, проведенных в многочисленных лагерях на Севере. О кострах, к которым он жался в единственной надежде, что не начнется дождь. О мясе, которое жарил, нанизав его на копья павших товарищей. Об одеялах, в которые кутался для ночевки на снегу. О клинках, которые точил для поджидавшей назавтра черной работы. Мысленному взору явились лица людей, с которыми он пил и смеялся, – умерших и вернувшихся в грязь. Брата. Отца. Тула Дуру – Грозовой Тучи. Рудды Тридубы – Скалы Уффрифа. Хардинга Молчуна, что был безмолвнее ночи. И воспоминания эти вызвали у него приступ неожиданной гордости. А потом приступ неожиданного стыда за работу, которую он делал сейчас. Столь сильных чувств он не испытывал с тех пор, как потерял глаз, и не думал испытать когда-нибудь снова.
Трясучка с силой втянул воздух носом, лицо под повязкой защипало, и мгновенье слабости миновало. Он снова стал холоден и спокоен.
Часовой тем временем подвел его к палатке размером с дом, из-под полога которой в ночь просачивался слабый свет. Сказал:
– Ну, смотри, веди себя там прилично, дубина северная, – и подпихнул Трясучку его же собственным топором. – Не то…
– Да пошел ты, дурак.
Трясучка одной рукой отодвинул его с дороги и нырнул под полог.
Внутри пахло прокисшим вином, заплесневелой одеждой, немытым телом. Струили тусклый свет фонари, развешанные по кругу вместе с рваными знаменами – трофеями былых сражений.
В дальнем конце палатки стояло на двух ящиках кресло из темного дерева, отделанное слоновой костью, побитое, исцарапанное, отполированное частым сидением. Кресло капитан-генерала, понял Трясучка. То самое, что когда-то принадлежало Коске, потом Монце, а теперь – Карпи Верному. Выглядело оно ничуть не лучше какого-нибудь потрепанного временем обеденного кресла из богатого дома. И уж совсем не походило на вещь, за которую можно убить. Хотя, с другой стороны, причины для убийства часто бывают мелкими.
Посередине стоял длинный стол, по обе стороны которого сидели капитаны Тысячи Мечей. Сурового вида мужчины, все в шрамах, побитые и потрепанные временем, как то кресло, и оружия при них хватало. Однако Трясучка улыбался и в более суровых компаниях, поэтому улыбнулся и сейчас. Странно, но здесь он почувствовал себя так легко, как ни разу за последние несколько месяцев. Правила поведения с этими людьми были ему понятны, не то, что с Монцей.
Похоже было, что за стол они уселись совещаться. Разложили карты. Но среди ночи разработка
Место во главе стола занимал здоровяк – все лицо в шрамах, проплешина среди коротких седых волос. Пышные усы, белая щетина на массивном подбородке. Сам Карпи Верный, судя по описанию Монцы.
Он тряхнул зажатыми в могучем кулаке костями.
– Ну, дряни, выходите, дайте мне девятку! – Выпали единица и тройка. Кто-то за столом вздохнул, кто-то захихикал. – Твари! – Карпи бросил несколько монет длинному рябому уроду с крючковатым носом, чью большую лысину обрамляли длинные черные волосы. – Однажды я все-таки разгадаю твою хитрость, Эндиш.
– Нет у меня никакой хитрости. Просто родился под счастливой звездой. – Эндиш смерил Трясучку столь же дружелюбным взглядом, каким лиса могла бы одарить курицу. – Что еще за ублюдок перевязанный?
Вперед протолкался часовой, тоже глянув на Трясучку не слишком ласково.
– Генерал Карпи, этот северянин говорит, что у него есть к вам разговор.
– Правда, что ли? – Верный посмотрел на него лишь мельком и начал складывать свои деньги столбиком. – А мне его разговор на кой? Брось-ка сюда кости, Виктус, я еще не кончил.
– Вот проблема с генералами, – заметил Виктус, лысый, как яйцо, и костлявый, как воплощение голода. Улучшить впечатление не могли даже сверкающие цепочки на шее и перстни, сплошь унизывавшие пальцы. – Никогда не знаешь, когда они кончат. – Он бросил кости на стол, и пара дружков его вновь хихикнула.
Часовой нервно переступил с ноги на ногу.
– Он говорит, что знает, кто убил принца Арио!
– Да что ты? И кто же это?
– Монцкарро Меркатто. – Все лица резко развернулись к Трясучке. Карпи медленно положил поднятые кости обратно на стол и сощурился. – Похоже, вам знакомо это имя.
– Наймем его как шута или повесим как лжеца? – прохрипел Виктус.
– Меркатто умерла, – сказал кто-то.
– Вот как? Интересно, кого же я тогда трахал весь прошлый месяц?
– Если Меркатто, то зря бросил, – ухмыльнулся Эндиш. – Братец ее мне говаривал, что в рот она берет как никто.
На сей раз захихикала добрая половина присутствующих. При чем тут брат Монцы, Трясучка не слишком-то понял, но значения это не имело. Он успел уже размотать повязку и, стащив ее, повернулся лицом к фонарю. Смешки разом захлебнулись. Такое уж было у него теперь лицо – никому не весело.
– Вот чего она мне стоила к нынешнему дню. За горстку серебра?.. На хрен это. Я не такой дурак, за какого она меня держит. И гордость еще имею. Я бросил эту суку.
Карпи Верный угрюмо уставился на него.
– Как она выглядит?
– Высокая, худая, черные волосы. Все время хмурится. Остра на язык.
Виктус отмахнулся унизанной перстнями рукой.
– Это всем известно!
– У нее покалечена правая рука. Куча шрамов. После падения с горы, так она говорит. – Трясучка, не сводя глаз с Верного, ткнул себе пальцем в живот. – Здесь рубец, и на спине еще один. Друг, говорит, сделал. Проткнул насквозь ее же кинжалом.