Лучше подавать холодным

Аберкромби Джо

– Вы мне нужны. Очень. Хороший сержант стоит трех генералов.

Наступило долгое молчание, и только копыта стучали по высохшей тропе.

– Ладно, черт возьми! – Коска отхлебнул из фляги. – Я сделал все, что мог.

– Я оценил.

– Но вы решились?

– Да.

Больше всего Балагур боялся, что его не пустят обратно, до тех пор, пока Меркатто не выдала ему бумагу с большой печатью для властей Масселии. В ней были подробно перечислены все его преступления – соучастие в убийстве Гоббы, Мофиса, принца Арио, генерала Ганмарка, Карпи Верного, принца Фоскара и великого герцога

Талинского Орсо и указывалось, что он приговорен к пожизненному заключению. Либо же до того срока, когда он пожелает выйти на свободу. Балагур точно знал, что никогда не пожелает. Эта бумага была единственной наградой, о которой он просил, лучшим даром, который он получал. И сейчас она, аккуратно сложенная, лежала у него во внутреннем кармане рядом с костями.

– Я буду скучать, друг мой, буду скучать.

– Я тоже.

– Но не настолько, чтобы мне удалось уговорить вас остаться со мной?

– Не настолько.

Балагур возвращался домой, и это было долгожданное возвращение. Он знал, сколько деревьев стоит на дороге, ведущей к воротам, и в груди у него потеплело, когда он их снова пересчитал. Привстав нетерпеливо в стременах, он увидел мелькнувший силуэт сторожевой башни и среди зелени кусочек темной кирпичной стены. Вряд ли эту стену строили для того, чтобы наполнять радостью сердца заключенных. Но у Балагура при виде ее забилось сердце. Он знал, сколько кирпичей в арке ворот, так долго ждал, когда снова их увидит, тосковал по ним, видел их во сне. Он знал, сколько железных заклепок на огромных дверях, знал…

Дорога повернула к воротам, и Балагур нахмурился. Те были открыты. Страшное предчувствие вытеснило радость. Что может быть более неправильным в тюрьме, чем открытые, незапертые ворота? В великий заведенный порядок подобное не входило.

Он соскочил с коня, поморщившись от боли в одеревеневшей правой руке, которая еще не зажила, хотя лубки были сняты. Медленно подошел к воротам, почти страшась заглянуть во двор. На ступеньках караулки, там, где должны были находиться стражники, сидел в полном одиночестве какой-то оборванец.

– Я ничего не сделал! – Вскинул руки вверх. – Клянусь!

– У меня письмо, подписанное великой герцогиней Талина. – Балагур развернул драгоценный документ и протянул его, все еще не теряя надежды. – Меня должны немедленно взять под стражу.

Оборванец уставился на него.

– Я не стражник, друг. Просто сплю тут в этом домике.

– А где стражники?

– Ушли.

– Ушли?

– Наверное, из-за беспорядков в Масселии им перестали платить, вот они… взяли да и ушли.

Балагур ощутил, как от страха по спине побежали холодные мурашки.

– А заключенные?

– Вышли на свободу. Большинство сразу же сбежали. Некоторые ждали. Запирались на ночь в свои камеры сами, представляешь?

– Представляю, – с чувством сказал Балагур.

– Не знали, наверное, куда бежать. Но оголодали, в конце концов. И тоже ушли. Никого не осталось.

– Никого?

– Кроме меня.

Балагур посмотрел на узкую тропинку, что вела к воротам на склоне скалистого холма. Везде было пусто. Везде было тихо. Наверное, небо все так же заглядывает в старинную шахту, но по вечерам не громыхают

больше засовы, когда узников разводят по камерам. Нет больше умиротворяющего порядка, который пеленал их жизни, как мать пеленает дитя. Больше никто не меряет каждый день, каждый месяц, каждый год аккуратными, крохотными отрезками. Великие часы остановились.

– Все меняется, – шепотом сказал Балагур.

На плечо его легла рука Коски.

– Мир меняется, друг мой. Всем нам хотелось бы вернуться домой. Но прошлое ушло. Мы должны смотреть вперед. Должны меняться, как бы больно это ни было, или же останемся в прошлом.

Похоже на то. Балагур повернулся к Схрону спиной, молча сел в седло.

– Смотреть вперед.

Но куда? Туда, где много возможностей? На Балагура накатила паника.

– Вперед – зависит от того, куда повернешься. Куда мне повернуться?

Коска, разворачивая коня, усмехнулся.

– Именно выбор и определяет жизнь. Могу ли я подкинуть идею?

– Пожалуйста.

– Я поведу Тысячу Мечей, вернее, тех, кто не ушел еще в отставку после разграбления Фонтезармо и не вступил в войско герцогини Монцкарро, на Виссерин, чтобы они помогли отстоять мои притязания на трон Сальера. – Он откупорил флягу. – Совершенно справедливые притязания. – Сделал глоток и рыгнул, дохнув на Балагура невыносимой вонью крепкого алкоголя. – В конце концов, мне этот титул обещал король Стирии. В городе хаос, и нужен кто-то, кто наставит этих ублюдков на верный путь.

– Это будете вы?

– Вместе с вами, друг мой, вместе с вами! Для правителя огромного города нет ничего ценнее честного человека, который умеет считать.

Балагур бросил назад последний тоскливый взгляд. Караулка уже исчезла за деревьями.

– Может, они когда-нибудь вернутся.

– Может быть. Но до тех пор я мог бы найти достойное применение вашим талантам в Виссерине. Мои притязания абсолютно честны. Я, знаешь ли, родился в этом городе. Там есть над чем поработать. Много… над чем.

Балагур хмуро покосился на него.

– Вы пьяны?

– Смешно, друг мой, даже смешно. Это хороший напиток. Старый виноградный спирт. – Коска сделал еще глоток и причмокнул губами. – Перемены, Балагур… перемены – штука забавная. Иногда люди меняются к лучшему. Иногда – к худшему. И часто, очень часто, если у них есть время и есть возможность… – Он описал флягой круг, потом пожал плечами. – Они снова становятся такими, как прежде.

Счастливые концы

Через несколько дней после того, как его бросили в темницу, во дворе поставили виселицу. Ее видно было из окна камеры, если встать на лежак и прижаться носом к решетке. Задумаешься поневоле, на кой человеку это делать, чтобы только растравить себе сердце. Но зачем-то ему это было нужно – видеть большой деревянный помост с перекладиной и четырьмя аккуратными петлями. В полу люки, так что достаточно нажать на рычаг, и четыре шеи разом хрустнут, как сломанные ветки. Хорошая штука. Есть машины, чтобы сеять зерно, есть машины, чтобы печатать бумаги, и, похоже, есть машины, чтобы убивать людей. Может быть, это-то Морвир и имел в виду, когда болтал о науке.