Лучшее от McSweeney's, том 1
Шрифт:
— Нейл мне не мешает, — сказала она. — Он тихонько сидит в уголке и ждет, когда я закончу. Так ведь, солнышко?
Раздалось послушное мычание.
— Ты зовешь его солнышком? — удивилась я.
— Так ты поедешь домой или нет?
— А я должна?
— Ну, я же не могу заявиться к тебе и вытолкать тебя насильно.
Дело вот в чем: мы с ней когда-то договорились, что будем ездить домой, проведывать родителей, по очереди. Вообще-то родители пока не нуждались в наших заботах, но Мич считала, что нам все равно пора привыкать. В будущем пригодится.
Помолчав
— Они решат, что нам на них плевать.
— Иногда мне, наоборот, кажется: они хотят, чтобы мы оставили их в покое.
— Отлично. Отлично. Поступай как знаешь.
— Ох, ну ладно. Я поеду.
Я прилетела домой в четверг ночью. Хотя я заранее попросила родителей не встречать меня в аэропорту, когда я сошла с пандуса, они все равно были там, оба. Единственные неподвижные фигуры во всем терминале, а вокруг них сновали люди с багажом, спешили парочки торопливых стюардесс, катящих за собой крошечные чемоданчики.
На матери было коричневое пальто под цвет волос. Вид у нее был встревоженный. Рядом стоял отец, высокий, слегка покачивающийся на каблуках. На стеклах его очков плясали блики; его джинсам на вид было лет двадцать. Я была бы рада заметить их первой, подойти с непроницаемым лицом, ничем себя не выдавая, как чужая. Однако проделать этот трюк мне еще ни разу не удалось — они всегда замечали меня раньше, начинали улыбаться и раскидывали руки для объятий.
— Это все, что ты привезла? Всего одна сумка?
— Давай я понесу.
— Лайза, милая, ты неважно выглядишь. Как твои дела?
— Да, как дела? Видок у тебя ужасный.
— Ну спасибо, пап.
«Как дела?» — повторяли они снова и снова, дружно пытаясь вырвать сумку у меня из рук.
Дома мама принялась помешивать что-то на плите, а отец прислонился к дверному косяку в гостиной и глядел в окно на задний двор. Он всегда вот так приваливался к косяку, когда разговаривал с матерью.
— Я приготовила этот суп специально для тебя, — сказала мама. — Это тот самый, где надо снимать с помидоров шкурку и вручную вычищать зернышки.
— Мам, зря ты это затеяла.
— Хочешь сказать, суп тебе не нравится? Я думала, ты его любишь.
— Да люблю я, люблю. Но тебе не стоило хлопотать…
— Какие хлопоты?! Мне это в радость.
— Она не ложилась спать до двух часов, все снимала с помидоров кожу, — сообщил отец. — Я прямо слышал, как они кричат в агонии.
— Почем ты знаешь? Ты же спал, — проворчала мама.
— Я встал в полшестого, чтобы прибраться в саду перед работой, — сказал он.
Я выглянула в по-осеннему блеклый двор.
— Я подрезал кусты роз. Следующим летом они будут смотреться чудесно.
— Да, обязательно.
— Лайза, раз уж ты здесь, я хочу, чтобы ты завтра кое-что для меня сделала.
— Конечно. Что угодно.
— Я хочу, чтобы ты проводила мать на прием к врачу. И удостоверилась, что она туда попала.
— Хорошо.
— Вовсе она не обязана со мной идти, — возразила мама. — Глупая идея, ей же будет скучно.
— Ей положено
— Я была занята, ты же знаешь.
— Она боится идти. Избегает осмотра уже целый год.
— Да прекрати же! Дело не в этом.
— Она вечно находит способ выкрутиться. Твоя мать — настоящий виртуоз по части уверток.
Она скрестила руки на груди. Это давняя история. И мамину мать, и тетю в свое время оперировали по поводу опухолей.
— У нее так со всеми врачами, — сказал отец. — Помнишь про линзы?
— Это совсем другой случай! Мне не нужны были новые линзы.
Она пятнадцать лет не показывалась окулисту. Все эти пятнадцать лет она носила одни и те же контактные линзы. Когда она наконец явилась на прием, врач был изумлен, он сказал, что за всю свою практику не видел ничего подобного, такие линзы уже давно сняли с производства. Он сперва подумал, что у нее в глазах розетки для варенья.
— Ты преувеличиваешь, — возмутилась мама.
— Мич, то есть Лайза, — начал отец. Он всегда путал наши имена; иногда, чтобы не ошибиться, произносит все три. — Она боится из-за последнего раза.
— А что случилось в последний раз? — спросила я.
— Мне сделали маммографию, — сказала мама, — а потом через пару дней перезвонили и сказали, что изображения получились нечеткие, и нужны повторные снимки. Я прошла процедуру еще раз, а результатов пришлось ждать несколько недель. Мне ничего не говорили, и все эти недели я не могла спать и твоему отцу не давала покоя, все пыталась представить, как это выглядит — опухоль. Метастазы — как прожилки синей плесени в дорогом сыре, думала я. У меня постоянно все болело, я считала собственный пульс ночи напролет. А потом они наконец позвонили и сказали, что все отлично, просто на первом снимке было размытое пятно, как будто я не вовремя пошевелилась.
— Ты небось во время процедуры не умолкала ни на минуту, — проворчал отец. — Учила врачей, как надо работать.
— Я небось дрожала! У них в кабинете всего градусов пять тепла, а они заставляют тебя сидеть на холоде в тонкой хлопковой рубашечке. Люди там не разговаривают с тобой и не улыбаются, а когда делают снимки, то раскатывают твою грудь между двух холодных стеклянных пластинок, словно блин.
Отец отвел взгляд. Подобные разговоры его смущали.
Мама переключилась на меня:
— Все эти ночи я непрестанно думала о своей матери, о том, как ее оперировали. Я ощупывала грудь, искала уплотнения и будила твоего отца, просила его тоже пощупать.
— Леа, — с укором произнес отец.
— Он не возражал. Может, ему даже нравилось.
— Пожалуйста, прекрати.
— А разве нет?
— Пообещай мне, что сходишь с ней, — сказал он мне.
— Она не пойдет, — отрезала мама.
На следующий день мы поехали в больницу на час раньше назначенного. Мама пододвинула сиденье так близко к рулю, как только возможно, и вцепилась в баранку обеими напряженными руками. На меня она поглядывала не реже, чем на дорогу.