Лучшие френды девушки
Шрифт:
К Винскому на освободившееся место подсел Комбат. Охапка веток под его мощным телом жалобно захрустела и просела почти до земли.
– Но наш уважаемый мано Антонио не договаривает... От этого яхе у человека бывает рвота, - со значением сказал Комбат и добавил.
– Индейцы так лечатся...
– В задницу!
– отмахнулся Винский.
– Мано Антонио обещал мне церемонию по превращению моих тайных мыслей в материю...
Тут Док воскликнул:
– От этой пляски у меня в глазах двоится!..
– У меня тоже... Прямо морок какой-то, - ответил Винский и спросил у него.
– Ты сколько
Док присмотрелся.
– Кажется, четыре, - сказал он, наконец, потом исправился.
– Нет, три... Два - у танцоров и один - у сеньора румберо... Или два - у сеньора румберо?..
Винский пригляделся к танцорам, стараясь их сосчитать, а поскольку те двигались по кругу, он начал отсчёт с барабанщика - какой-то крепкий малый бил и бил в барабан, зажав его под мышкой. Танцоры прошли половину круга, и барабанщиков оказалось двое. Винский сбился со счета и вопросительно посмотрел на проводника, который сидел рядом с ним у костра.
Румберо Антонио словно бы не заметил этого - худое измождённое лицо его было мрачно и бесчувственно.
– Яхе или, по-другому, айяуаска - напиток, приготовленный из нашей особой лианы, - сказал он Винскому.
– Большинство людей приходит к шаману лечиться, и тогда используется отвар яхе, который мало действует на сознание, а больше действует на тело... А вот айяуаску для духа мы пьём только один раз в жизни - как переход на другой уровень существования... Чаще пьют айяуаску сами шаманы, а ещё касики для принятия судьбоносных решений... Вы, сеньор Винский, пройдёте ритуал касика, чтобы приобщиться к мудрости нашего народа...
Глаза Винского блеснули, а румберо встал и вошёл в круг танцующих. Тут же один из барабанщиков протянул ему свой барабан. Румберо зажал барабан под мышкой и затянул какую-то ритмичную песню.
К Винскому подошёл Комбат, взял со стола пульт от кондиционера и сказал:
– Но наш уважаемый мано Антонио не договаривает... От этой грёбанной хуаски у человека случается понос...
– Твою-то мать!
– воскликнул Док, сидевший в углу возле принтера, и его умное холёное лицо расползлось в издевательской ухмылке.
– Только этого не хватало!..
Комбат включил кондиционер на полную мощность, оценивающе пригляделся к нему и ответил:
– Ну, вот так вот... Индейцы так лечатся...
– В задницу!.. Наш румберо обещал мне таинство по измерению моей энергетической температуры, - упрямо отрезал Винский.
Тут Док потряс головой и проговорил жалобно:
– От этой пляски у меня в глазах двоится...
– У меня тоже... Прямо морок какой-то, - успокоил его Винский и спросил с интересом.
– Ты сколько барабанов видишь?..
Док присмотрелся к индейцам, которые по-прежнему всё ходили и ходили вокруг костра, тряся ногами.
– Кажется, три, - сказал он и, покачавшись на вращающемся кресле, исправился.
– Нет, четыре... Два - у танцоров и два - у сеньора Антонио... Я сейчас с ума сойду... От одних только ритуальных плясок...
Какое-то время все молчали, а потом Док задумчиво предложил:
– Мужики... А не выпить ли нам лучше опять рома?.. Ну её к шуту, айяхуаску эту...
– Нет, - ответил Винский жёстко и вдруг спросил с вызовом.
– Кажется, вы пытаетесь меня ограничить? Кажется, вы пытаетесь
Он зло посмотрел на Дока, потом на Комбата, увидел их потерянные лица и добавил уже примиряюще:
– Не для того я летел через океан... Не уговаривайте меня - душа просит таинство...
– Ну, если душа, - безропотно согласился Комбат и с надеждой глянул на Дока.
Тот ответил ему быстрым понимающим взглядом, а потом сказал Винскому, вставая:
– Ну, тогда я пойду, прослежу, что за варево готовит наш сеньор румберо... Ещё глистами тебя заразит...
На лице Комбата появилось облегчение. Он шагнул к одному из гамаков, пристроил под себя его край, успокоено откинулся на спину и закачался, покорно отдавшись сетке...
****
Винский дышал сыростью и туманом, который становился всё гуще. Он был фаворит и скакал лёгким галопом по ипподрому. По краю скаковой дорожки стояли зрители и смотрели на него, довольно усмехаясь в предвкушении его победы. Винский шёл привычным аллюром в три такта, за которыми следовала фаза подвисания, когда все четыре его ноги находились в воздухе. Копыта его размеренно стучали по песчаному покрытию.
Жокей захрипел в азарте, отклонил его влево и послал вперёд, правильно действуя шенкелями - каблуки у жокея были опущены, посадка глубокая, а положение коленей позволяло почти не напрягать мускулы ног. Винский охотно пошёл резвее, совсем как в ту пору, когда он бегал в табуне, ещё без узды и не под седлом. Он шёл с лёгким упором в повод и старательно работал, пружиня спиной и заводя под корпус задние ноги. Он нёс себя, гибкого, сильного и молодого, продвигаясь ритмичными, упругими и чистыми махами, которые становились всё шире.
Вдруг он похолодел, почувствовав шпоры. Пошатнулся, забил задними ногами, зло замахал хвостом, а потом взмыл "свечой", встав во весь рост. Каким-то чудом он не упал, ударившись об ограду, и неожиданно понял, что его больше никто не сдерживает. Освобождённый от веса жокея, он отпрянул, заколебался, было, и вдруг побежал иноходью, даже не заметив этого.
Винский бежал, не как все, а как давно просила его душа, он бежал по прямой, никуда не сворачивая и обгоняя других лошадей, он бежал, уносясь от себя самого и от всего мелкого, наносного и ненужного в жизни, он бежал от унылых и выцветших чувств и от тягостных обязательств, которые появляются с ними, и от многих обид, и от груза потерь и разлук, он бежал, с каждым выдохом освобождаясь от бремени власти, которая даёт деньги, и от бремени денег, которые дают эту власть.
Сердце его колотилось, как загнанное, оно било под рёбра, будто хотело выпрыгнуть из груди. Ветер рвал у него дыхание и швырял ему за спину вместе с розовой пеной его ноздрей, а он, зажмурившись, поглощал, вбирал, пожирал пространство, и крылья полёта несли его, лёгкого и невесомого, вознося над землёю всё выше и выше... Он быстро плыл, он парил по воздуху и ощущал, как это волшебное состояние парения отделяет его от всего остального мира, который он сейчас так остро чувствовал и который ему почему-то было жалко... В голове Винского стоял гул бешено рвущейся крови, в висках оглушительно стучало, в глазах бушевал огонь, он забыл - кто он, где он и откуда он... Это была настоящая свобода!.. Свобода навсегда!..