Лучшие годы - псу под хвост
Шрифт:
— Я сделал все, что мог, но разговаривать с ними бесполезно. Нет этой цитаты в их списке, и хоть ты тресни!
— В списке?
— В списке дозволенныхцитат, — уточнил ее муж.
— Дозволенных цитат?! Шекспир, выходит, не дозволен?! Разве я хочу, чтобы напечатали цитату из Муссолини? Ты им сказал, что это Шекспир?
— Сказал.
Мать склонилась над чаем.
— О Боже! — сказала она.
— Я не виноват, поверь мне, — сказал отец Квидо, пододвинув к жене стул. — Я пробовал сунуть мужику все четыре сотни, что были при мне…
—
— Он сказал, что еще не родился такой идиот, который за четыре сотни хотел бы угодить за решетку…
— Не разрешили Шекспира! Они и вправду могут запретить нам уже все…
— Нашзаказ на музыку тоже не взяли, — неохотно сказал отец Квидо. — К счастью, в списке был Малер.
— Я же говорю, завтра запретят нам жить, — горько усмехнулась мать. — Что ж, теперь даже умереть человек не может свободно?
— Я ему и это сказал, а он в ответ: «Э-э, друг мой, как живем, так и умираем».
— И то правда, — подтвердила мать Квидо.
3) На похоронах дедушки Квидо не проронил ни слезы. Он смотрел на гроб, заваленный цветами и венками, и сжимал колени, как это делал, сидя в кресле у зубного врача. Он раздраженно слушал Малера и был благодарен матери, что она отказалась от надгробных речей. Думал он не только о дедушке, но и о его друге Франтишеке, о Зите, о своем отце и с тихим упорством бормотал сонет Шекспира.
В школе он был теперь замкнут и нервозен. Наскакивал не только на своих одноклассников, но и на лучшего своего друга Шпалу, а то и на учителей. И постоянно обнаруживал вокруг какую-то ложь.
— Что с тобой? — с беспокойством допытывался Шпала.
— Все меня бесит, — говорил Квидо.
Дома после похорон ему и вовсе было невыносимо; в субботу он отправился со школой на уборку картофеля.
Завезли их куда-то за Невеклов. Для конца сентября было довольно тепло, и сквозь клочковатые облака по временам прорывалось даже солнце, но дул ужасный ветер, особенно сильный в открытом поле, и потому большинство девушек повязали головы платками. В этом, думал Квидо, есть что-то удивительно женственное и исконное, как и сам труд, в котором за многие-многие столетия мало что изменилось: такая же согнутая спина, такие же выставленные округлые ягодицы, груди, прижатые коленями, ловкие женские пальцы. Бог знает почему Квидо вдруг пришло на ум, что все эти взбалмошные гимназисточки через пару-тройку лет станут матерями.
Девушек на поле было много больше, и Квидо с ребятами едва поспевали оттаскивать полные корзины картошки на грузовик. Ярушка была со своим классом, и корзины ее на сей раз относил другой мальчик. Но Квидо это не волновало — он ловко перешагивал борозды и размышлял о жизни и смерти.
В перерыве он сел в сторонке от остальных и, опершись о тонкий ствол дикой яблони, устало наблюдал, как вдали над лесистой кромкой горизонта медленно кучкуются беловато-серые облака.
— Что с тобой? — неожиданно спросила Ярушка. На ней был черный свитер ручной вязки, туго облегавший ее грудь, и старые джинсы, заправленные в запыленные красные сапожки.
— А что со мной может быть?
— Не знаю, — сказала Ярушка и присела на корточки. — Что-то такое… Ты не ел? — спросила она, заметив неразвернутый завтрак.
— Нет. Не могу есть, раз ты не любишь меня, — пошутил
— Что с тобой? — спросила она, удивленно глядя на него из-под синего платочка.
— Да ничего! — закричал Квидо. — Думаешь, если я не подношу тебе корзины, так со мной уже что-то случилось?
— Квидо! Что с тобой, Квидо? — Ярушка коснулась его плеча.
Он закрыл глаза.
— Мы похоронили дедушку. Кроме всего прочего.
— Почему ты мне не сказал? — Она смотрела на него так сочувственно, что он улыбнулся.
— А зачем говорить? Ты вообще не знала его.
— А кому же еще говорить? — сказала она серьезно.
Наконец он рассказал ей обо всем: о телефонном разговоре с дедушкой, об ужасном посещении больницы, о скандале на почте. О сонете.
— Ты знаешь этот сонет наизусть?
Квидо смешался: он уже много лет читал стихи Ярушке, но сейчас в этом было что-то другое.
— Ты мог бы прочесть его?
— Здесь?
Он огляделся: ветер гнал по полю облака пыли. Вдалеке по шоссе вдоль аллеи проехал автобус. Зубчатая стена леса на горизонте полого спускалась к деревне. Ярушка взяла его за руку. Он расслабился, перестал стесняться. Вспомнил дедушку: как изнеможенно он опирался о подушку в изголовье больничной койки. Квидо начал читать тихо, но с каждой строкой голос его звучал увереннее.
66
46
Перевод С. Маршака.
— Красиво, — сказала Ярушка.
— Шперкова порадовалась бы, — сказал Квидо, — или, скорее, нет. Но, может быть, он меня слышал.
Ярушка погладила его по руке, и в глазах под платочком вдруг вспыхнули искорки.
— Пойдем завтра кататься на санках? — спросила Ярушка.
Выходит, Когоут был прав, подумал Квидо. Я ей нормально запудрил мозги.
IX
Впрочем, это был последний раз, когда отец Квидо повысил дома голос: в последующие дни все чаще — а позднее уже исключительно — он говорил шепотом. Создавалось впечатление, что в доме кто-то целыми днями спит.