Лучший частный детектив
Шрифт:
Успенцев улыбнулся:
— Согласен, несколько погорячился. Но девушка, скажу я тебе, хороша на редкость! Я бы сказал, что она — улучшенный вариант матери покойного бегуна.
— Так вперед, брат мой Леха, и пусть тебе улыбнется удача!
— Спасибо, тронут безмерно.
— Да, кстати, а с девушкой был разговор в отношении того, как она вообще попала в бункер?
— Нет, пока такого разговора с ней не было, поскольку врачи категорически возражают. Смысла же настаивать на этом тоже нет, поскольку отвечать за произошедшее некому: безумный художник мёртв.
Мы
— Интересно всё-таки, насколько безумен он был? Да и был ли вообще таковым? Уж больно сложные действия совершал этот художник для сумасшедшего человека. Ты не находишь?
— Увы, теперь на эти вопросы уже никто не ответит, — сказал Лёшка, поднимаясь. — К сожалению, Игорёк, мне пора идти. Я убедился, что ты на пути к выздоровлению, и это хорошо, но также я вижу, что ты ещё слаб и по этой причине не наделаешь новых глупостей, что ещё лучше. Пока, дружище!
— Пока! Даже не знаю, радоваться или огорчаться твоей последней реплике.
— Радуйся. Да, чуть не забыл. В этом пакете твой практически оконченный портрет, написанный Бегущим Человеком. Я решил, сударь, что он будет дорог вам как память о тех, не самых лучших в этой жизни, часах, проведенных в бункере. Посмотришь потом на досуге. Что-то есть в этой картине, чертовщинка какая-то. Думаю, она тебе понравится.
Спал в эту ночь я крепко и без сновидений. Утром врач остался доволен осмотром, после чего разрешил мне вставать и перемещаться по палате, что значительно украсило мою жизнь. Казалось бы, мелочь — самостоятельное посещение туалета, а какую радость доставляет она обременённому условностями человеку. Рината принесла неплохой завтрак, позвонил Лёшка с единственной целью — выяснить как мои дела, короче, жизнь стала налаживаться.
Около десяти в дверь палаты раздался осторожный стук.
— Войдите, — сказал я, оторвавшись от экрана телевизора.
В комнату вошла девушка. Тапочки, джинсы, лёгкая спортивная кофточка с капюшоном. И лицо, в точности напоминающее Катеньку Бурцеву. Только на портрете в холле театра она улыбалась, потому что была счастлива после такой удачной премьеры «Бесприданницы». У вошедшей же девушки в глазах застыла настороженность.
— Доброе утро! — сказала она.
— Здравствуйте! Чем могу служить? — поднялся я.
— Простите, вы ведь Игорь Зарубин?
— Верно, а вы — Таня Никиткина, насколько я понимаю.
— Да, это я.
— Присаживайтесь, Таня. Я слушаю вас очень внимательно.
Девушка заняла моё место в кресле, я устроился на краю кровати.
— Да, собственно, я зашла, чтобы поблагодарить за то, что вы сделали для меня, — начала она и замолкла, подыскивая слова.
— Таня, не стоит благодарностей. Во-первых, это произошло случайно, а во-вторых, я произнесу заезженную фразу: на моём месте так поступил бы каждый. Лучше скажите, как вы себя чувствуете сейчас?
— Спасибо, уже лучше. Сплю всё ещё плохо, мне постоянно снится этот человек, рисующий мой портрет. Но врачи говорят, что это должно пройти.
— Верьте врачам, Таня. Я тоже думаю, что память
— Да, возможно… Знаете, я все это время думаю, но так и не могу понять: зачем он это проделывал? Что ему было нужно от меня? Ведь за всё время этот человек не произнёс ни слова.
— Это длинная и непростая история, Танечка, в которой много неясного. Если коротко, то ваша вина состоит в том, что вы удивительно похожи на мать этого человека. Как-нибудь позже мы с другом пригласим вас в театр, где она работала актрисой, и я покажу её портрет. Уверен, будете приятно удивлены: редкой красоты была женщина. Но это позже, когда мы оба будем иметь, что называется, товарный вид, а сейчас удовлетворите моё любопытство: как вы-то сами оказались в бункере? Не силой же он туда вас затащил.
— Знаете, Игорь, это нечто необъяснимое. Работаю я переводчицей в «Агросоюзе». Офис фирмы находится на окраине города, и я каждый день езжу туда по Левобережному проспекту. Для этого у меня есть машина, беленькая такая «Королла».
Недели две назад, возвращаясь с работы, мне пришлось остановиться у светофора перед виадуком у центрального моста. По переходу проходили люди, и вдруг передо мной возник странный человек с палкой в руках. Он смотрел прямо на меня безо всякого выражения. Трудно передать словами мои ощущения в этот момент. Так смотрят бойцовские собаки, мне приходилось их видеть. Но было в этом взгляде и нечто такое, что я почувствовала, как растворяюсь в нём.
В чувство меня привели сигналы водителей сзади. Странный человек исчез, а я поехала дальше. Помню только, что весь вечер и следующий день у меня ужасно болела голова. Даже пенталгин не мог снять эту боль.
Я стала плохо спать. Мне постоянно снился один и тот же сон, в котором я, словно наяву, беру такси и еду к проходной вагоноремонтного завода, оставляю там машину и иду в заброшенный парк. Я знаю, что в зарослях шиповника есть бункер, и мне непременно нужно туда попасть. Там, внутри, находится нечто важное для меня. Постепенно это чувство вытеснило все остальные. Мне постоянно хотелось только одного — попасть в этот бункер и узнать, что там находится. Ни о чём другом я попросту не могла думать, и в конце концов, не выдержала, поехала, нашла парк, а в нём — бомбоубежище. Дверь была открыта, и я не помню как оказалась внутри.
Он ждал меня там. У меня совершенно не было сил сопротивляться его мысленным приказам. Я разделась и села в железное кресло. Человек привязал меня к нему так, что я не могла двигаться, и стал рисовать. Он не давал мне ни есть, ни пить, было очень холодно. На третий день я поняла, что должна умереть. А потом уже плохо помню происходящее, и наконец, пришли вы. Вот, собственно, и всё.
Дверь палаты отворилась и вошла улыбающаяся Рината.
— Игорь Александрович, простите, что нарушаю вашу беседу, но вам пора принять капельницу.