Лучший исторический детектив – 2

Сороковик Александр

Николай Николаевич, протянув неопределённое «м-да-а…», он неожиданно продекламировал:

— Свой путь пройдя чуть больше половины, вы оказались в сумрачном лесу…

«Господи! Что-то очень знакомое, чуть перефразированное, но хорошо мне знакомое!..»

— Продирайтесь, продирайтесь через этот лес, цепляясь за свои воспоминания, — порекомендовал лечащий врач.

Я замычал, пытаясь сказать: «А речь, речь когда вернётся?»

— А вместе с памятью и речь, — улыбнулся Николай Николаевич, каким-то невообразимым образом понимая моё мычание. — Всё возвращается

только к тем, кто умеет ждать.

Он поправил шапочку, мельком глянув в своё бледное отражение в окне.

— Лежите тихо, смирно…Подселять к вам никого не будем — медстрах, повторяю, не дремлет, но вы у нас — особый случай. Мой, можно сказать, случай. Я, господин инкогнито, диссертацию пишу по амнезии.

Ничипоренко говорил без смягчения «г», без диалектных словечек.

— А для вашего общения с лечащим персоналом, — продолжил «русский хохол» Ничипоренко, — Маруся принесёт вам тетрадку и ручку. Вы ведь сможете писать?

Я выпростал правую руку из-под простыни, поднял её вверх и пошевелил пальцами.

— Прекрасно! — улыбнулся Николай Николаевич. — Всё намного лучше, чем даже можно было предположить, когда вас, уважаемый, выхаживали в реанимации.

И, уже взявшись за ручку двери, доктор бросил на прощанье:

— Вам сестра Мария сейчас тетрадку принесёт. И ручку. Будете и моторику, и память тренировать. Пишите, что вспомните. И то, что вспомнится, выведет вас в день сегодняшний. Как нить Ариадны вывела из подземелья, кажется, Геракла. Был такой греческий герой в античные времена.

Через некоторое время Маруся принесла мне тетрадку, школьную шариковую ручку и тихо вышла из палаты, прыснув в кулачок у двери: «Пишите поинтересней, писатель!»

Она выпорхнула из палаты, как воробушек из клетки. А я, глядя на тетрадь, подумал: «Писать пока тяжело. Буду думать, спать, вспоминать, а потом, когда всё у меня наладится, подробно опишу всё, что вспонится. И заголовк дам ничипоренковский — «Нить Ариадны».

* * *

В коридоре послышался грохот раздолбанной колесницы, потом таран — и широко отворилась дверь моей одиночной палаты. Медицинская сестра милосердия Мария вкатила тележку с обедом. На треснувшем пластиковом подносе, рядом с тарелками, лежали синяя общая тетрадь и простенькая шариковая ручка, которую принято называть «школьной».

— Жив, курилка? — с порога весело спросила Маруся. — Щас ням-ням будем делать? Кушать, браток надо… Чтобы жить.

Она, отпихнув ногой штатив для капельницы, придвинула к кровати свой мобильный столик, села на краешек матраса и, подсунув мне под подбородок белое вафельное полотенце, зачем-то помешала ложкой жидкий супчик в глубокой тарелке.

— Не вспомнил себя? — спросила девушка.

Я утвердительно замотал головой.

— Да-а? — обрадовалась сестричка. — Как ФИО? А то лежишь себе уже столько, без имени и племени… Как зовут-то?

Я замычал, глазами показывая на тетрадь.

— Без переводчика не понять, — вздохнула Маша. — Поешь, потом напишешь.

Я отрицательно покачал забинтованной головой.

— Ешь, ешь, а то откуда

силы брать?

Она вложила в мою руку ложку, но я отбросил её. Ложка звякнула, ударившись о спинку кровати.

— Ладно, пиши, Седой, — наконец сдалась Маруся. — Обрадуем Николаича!

С этими словами она вставила ручку в пальцы моей руки и открыла тетрадку.

Ручка дрожала в моих слабых пальцах, но я всё-таки вывел уродливыми каракулями: СТРАННИК.

— Странник? — разочарованно прочитала она кривое слово.

Я кивнул. Удивительно, но я вспомнил своё школьное прозвище. Почему так прозвали одноклассники — не помню. А прозвище вспомнил.

— Так это не имя и даже не фамилия. Кличка? Или как там у вас — позывной.

Я победно улыбался.

— Ты давай не кобенься! — погрозила мне пальцем сестричка. — Старый, что малый… Ты давай ФИО, имя и фамилию вспоминай! Телефон родных и близких, кому Николаичу позвонить можно будет…

Я виновато улыбнулся: мол, прости, Маруся, ещё не вечер…

— Ладно, прогресс налицо, — подбодрила девушка, меняя в моей руке ручку на ложку. — Давайте-ка, больной, обедать…

Она покормила меня гороховым супом, остывшими пюре с тощей котлеткой. Потом я сам выпил стакан компота из сухофруктов, чертовки устал и, кивком головы поблагодарив Марусю за её старания и доброе сердце, поудобнее устроил снова загудевшую голову на подушке.

— Спи, боец! — шутливо приказала медсестра. — Спи и вспоминай дальше… Особо не напрягайся: амнезия — ты же знаешь — торопливых не любит.

* * *

Маруся, гремя тележкой с пустой посудой, удалилась. Я бросил взгляд на синюю тетрадь, в которой пока была одна непонятная для всех запись «странник», но я был уверен: это та ниточка, нет — это не ниточка. Это — нить. Нить Ариадны! Именно — нить Ариадны. Потому что она меня вытащит из чёрного лабиринта беспамятства… А придёт время и на её страницах появится всё, что я вспомнил, о чём передумал тут, в районной больничке.

* * *

Шёл десятый день моих воспоминаний, моего виртуального «плюсквамперфекта» — давно прошедшего времени, без которого не бывает времени настоящего. Николай Николаевич наведываясь в мою одиночную палату, первым делом кивал на лежащую на тумбочке тетрадь:

— Ну, что вспомнили, уважаемый Странник, что-либо такое, проливающее свет на вашу загадочную личность. Конечно, амнезия торопливых не жалует, но боюсь, что очередная проверка Медстраха грозит нам с вами, господин Странник, бо-о-льшими неприятностями…

Я оптимистично кивал и писал, уже человеческим, а не куриным почерком: «Нить Ариадны выводит меня из провала. Ещё немного, ещё чуть-чуть!»

— Ну-ну, — отвечал Николаич, прочитав мою очередную запись, и измерял мне давление, щупал пульс, оттягивал веки и осматривал рану на голове, когда Мария меняла повязку. — Нить Ариадны… Да вы просто писатель, друг мой! Только не сильно тяните за нить… Не оборвать бы спасительную для всех нас ниточку воспоминаний вашей доброй Ариадны…