Лучший исторический детектив
Шрифт:
Юная панянка, что в тени дерева усиленно качала орущего младенца, вдруг прекратила заигрывать с ребёнком и стала мило улыбаться незнакомцу. Тот подмигнул, цокнул языком и сделал многозначительный знак широкой бровью. Потом вдруг свернул в парадное Гольдмана, и за ним громко хлопнула дверь.
— Пора, — прошептал Гроссман. Всё это время он стоял, прячась за гардиной, и наблюдал в окно.
— Ничего не пора, — сказал Мрозовский, потирая руки. — Ты ему что сейчас предъявишь? Он тебе скажет, что дверью ошибся, пошлёт куда подальше и будет
— А как же Мазур? — спросил Гроссман, кивая на окно. — Этот на домушника не похож, может и с оружием оказаться.
— Ничего твоему Мазуру не сделается. Посидит в засаде, как герой-любовник. Соседка отзывчивая оказалась, — посмеялся Мрозовский, сделал шаг к входной двери и прислушался. — Давай в кладовку!
В кладовке воняло старьём, и было довольно пыльно. Видимо Гольдман ею не пользовался, раз такой бардак развёл. Радовало, что можно присесть на полки, на которые Мрозовский предусмотрительно простелил скатерть, стянутую в гостиной. Под весом обоих сыщиков полка скрипнула, но выдержала.
В передней послышался лёгкий шорох открываемой двери. Мрозовский подумал, что работает мастер — ни звука не слышно. Словно он не дышит и не ходит. В тонкую щёлку можно было видеть, как молодой человек вошёл, стал в центре комнаты, огляделся и направился к рабочему месту нотариуса.
Большой письменный стол стал предметом зависти ещё в последний приход к Гольдману, а теперь Мрозовский даже вообразил себя дома, сидящим за ним. Правда тут же понял, что дома стол не станет — некуда. В это время домушник проверил выдвижные ящики, потом нашёл что-то в ворохе бумаг на столе, уселся в огромное кресло и стал просматривать. За высокой спинкой Мрозовскому не было видно, что именно листал незнакомец.
Гроссман сидел как мышь и даже не пытался что-либо рассмотреть. Он сложил руки на коленях и взирал в щелочку в двери с видом отрешённым и даже утомлённым. Вдруг он заворочался, потом задёргался, завертел головой и, наконец, чихнул.
Мрозовский зыркнул на Гроссмана, но в полумраке лица не разобрать, одно только светлое пятно. Поняв друг друга с полу-взгляда, сыщики достали оружие. Незнакомец в кресле привстал, потом снова сел, крепко взявшись за подлокотник левой рукой. Мрозовский про себя отметил, что пальцы заметно побелели.
Дверь кладовки открылась одновременно с падением кресла. Трое мужчин стояли друг перед другом, целясь в упор.
— Предлагаю сложить оружие, — тихо сказал Мрозовский.
— Складывайте, — осклабился в ответ незнакомец и нервно повёл стволом пистолета.
— Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, — рыкнул Гроссман, сделав полшага вперёд.
В ту же секунду раздался выстрел. Перед ногами Гроссмана взметнулись щепки и куски паркета. Следом прогремел ещё один выстрел.
— Курва — твоя мама!.. — сквозь зубы выругался Гроссман.
Незнакомец улыбнулся, прищурился и навёл ствол пистолета на Мрозовского.
— Я
Мрозовский кивнул. На улице уже начинали шуметь люди — выстрел наверняка был услышан во всём доме и во дворе. Незнакомец сделал шаг к окну, выглянул и быстро развернулся к двери. В эту секунду дверь открылась, и в неё кубарем, неловко приземляясь на пол, влетел Мазур, дважды стреляя по ногам незнакомца, вкатился под стол и оттуда сделал ещё один выстрел. Незнакомец дико заорал и мешком упал на пол. Гроссман схватился за раненную левую руку и разразился таким потоком ругани, что Мрозовского перекривило.
— Мазур, погань! Давай сюда парабеллум, пока ты никого из него не убил! — надрывался Гроссман.
Лицо у него побледнело, а глаза налились кровью и слезились. Он выдрал из рук незнакомца пистолет, пока тот был оглушён болью, и снова схватился за руку. Рукав пиджака стремительно темнел от крови.
— А я что? — возмущался из-под стола Мазур. — Я ж только помочь хотел.
— Уже помог, — сказал Мрозовский. — Вылезай оттуда, будем нашего героя в Управу нести.
— Не надо меня нести, — возмутился Гроссман. — Я и сам дойду.
— А тебя никто и не собирается нести, — сказал Мрозовский и подошёл к незнакомцу. — Вот этого будем нести. Мазур ему ноги пострелял, сам теперь не пойдёт.
Возле незнакомца лежала большая увесистая тетрадь, жёлтые страницы которой заворачивались по краям. Мрозовский поднял её, пролистал и отдал, вылезшему из-под стола, Мазуру.
— На. Это очень важный документ. Головой ответишь.
— А почему как головой, так сразу Мазур отвечает? — недовольно проговорил он. — Давайте ваш талмуд.
Мрозовский зыркнул в ответ, но промолчал, и занялся раненым незнакомцем.
— Как зовут? — спросил Мрозовский, и раненый отвернулся. — Молчишь? Ну-ну… потом разговоришься. Все вы сначала неразговорчивые. Я сейчас тебя подниму, так ты руку мне на плечо положи, потихоньку встань, и направимся к дверям.
— Я не смогу. Обе ноги прострелены, — ответил незнакомец. Держался он на удивление спокойно, почти никак не выказывая боли, только лицо бледное, даже серое, и горячечный блеск глаз. Он даже натянул на лицо подобие улыбки, но, как считал Мрозовский, это была юношеская бравада, потому что при таких ранениях боль адская. — Так что придётся вам меня нести.
Из квартиры Гольдмана вышла странная процессия: впереди шёл Гроссман. Он был бледен, прижимал к себе перевязанную руку и одновременно курил папиросу, которая прилипла к нижней губе, дым от папиросы с каждым выдохом вырывался из носа сизыми клубами. За ним Мазур и сам Мрозовский несли человека на марселевом покрывале, соорудив из него подобие носилок. Человек этот не подавал никаких признаков, что он жив или хотя бы ранен. Глаза его были закрыты, лицо бледно, а белокурые пряди волос вздрагивали всякий раз, как носильщики делали шаг.