Лучший исторический детектив

Цветкова Ирина

Мрозовский стоял весьма довольный собой и ждал, что на это скажет Германов. Тот молчал, смотрел на ботинки и пока никак не реагировал.

— Пан Германов, что вы хотите мне на это сказать? Что это вы вдруг молчите? Можно подумать я сказал что-то неинтересное!

Мрозовский затрясся от смеха, такой смешной ему показалась собственная шутка. Он даже начал икать. Потом он достал носовой платок, вытер плешь, затылок и деловито продолжил:

— Если вы полагаете, что это глупое молчание для меня что-нибудь значит, то вы ошиблись, пан Германов. Таких как

вы мне не жаль. Разрешите откланяться…

— Стойте! — Германов вдруг очнулся и заговорил быстро, как перед смертью: — Пан Мрозовский, я могу вам предложить кое-что. Это кое-что имеет немалую ценность.

— Что вы имеете в виду? — спросил Мрозовский со скучающим видом.

— Драгоценности. Драгоценности, имеющие весьма и весьма немалую стоимость.

— Неплохо. Но хочу, чтоб вы понимали, что за пару колечек и цепочку будете панянку уламывать. У меня цена повыше. Надеюсь, вам ясно? Как найти меня вы знаете. Ваше время — три дня. Имею честь.

Мрозовский вышел. Если бы Германов мог видеть его глаза, то он бы поразился, как счастливо выглядел Мрозовский. Он светился в полумраке тайного хода как новенький злотый. Он думал о том, что с ним такой удачи никогда не случалось ранее. И к чёрту все ордена и медали, их на хлеб не намажешь. Оказалось, что в его доме из ценных вещей: медные таз и турка, фарфоровый чайный сервиз (давно неполный) и талмуд, который еще его прабабке завещали беречь. Всё это пани Сима сложила в одну корзину.

Мрозовский потирал руки: он почему-то не сомневался, что уже завтра к вечеру Германов, кровь из носу, его найдёт.

Дождавшись, когда Мрозовский уйдёт, Германов медленно спустился в аптечный зал и направился к выходу.

— До свидания, пан Германов, — улыбнулся Зинткевич.

— Я бы вам сказал, пан Мацей, но из уважения к возрасту… — Германов махнул рукой, ругнулся под нос и вышел на площадь.

Он шёл по Львову, совершенно не обращая внимания на людей и всякий шум. Его мысли были заняты обдумыванием плана действий. Первым делом он нужно раздобыть записи Зеленского. Имена тех пациентов, которые отдали Богу душу, и возможно существует список, согласно которому Гольдману объявляли, на какую фамилию готовить документы. Если правильно подать мысль Зеленской, то она спокойно допустит к семейному архиву. Стоп! Зеленскую требовалось устранить на время.

Германов решил немедленно вернуться в аптеку.

— Пан Мацей, мне требуется средство, незаметное в кофе и имеющее свойство вызывать временное недомогание у человека. К примеру, головную боль или сильную слабость и головокружение. У вас такое имеется?

— Пан Германов, у меня имеются разные средства. Для вас я сейчас подберу лучшее.

Зинткевич исчез за тайной дверью и вышел только через десять минут. В руках он аккуратно держал стеклянный пузырёк, плотно закупоренный и наполненный грязно-белого цвета порошком.

— Прошу, — он протянул пузырёк Германову. — С вас двести злотых.

— Это не слишком ли дорого?! — возмутился Германов. — Мало того, что вы устраиваете мне всякие неприятные встречи, так ещё и…

—

Как я понял, — хитро улыбался Зинткевич, — эта встреча вам нужна была не менее, чем пану Мрозовскому. А за это средство я с вас попрошу, как со старого знакомого. Вы же понимаете, мы живём в тяжёлое время, что никак невозможно дарить такие подарки.

Германов раскраснелся, желваки гуляли и глаза горели такой ненавистью к Зинткевичу, что тот сделал шаг назад, но продолжил вежливо улыбаться.

— Пан Мацей, не мне вам рассказывать, что все времена тяжёлые! — он бросил на прилавок купюры, выхватил пузырёк из рук аптекаря и быстро вышел вон.

— Надо бы не забыть ещё и документы Зеленского прихватить. Кто там знает, что он умер? Только здесь, в Жолкеве и знают. А вот если меня до сих пор разыскивают, то чужой паспорт очень пригодится. Мы с ним как одной мамы дети, на фотокарточке не разберутся, — Германов размышлял всю обратную дорогу, время от времени выглядывал из-под кожаного верха коляски, но тогда он надвигал шляпу на глаза, и только откидываясь назад, снова сдвигал её на затылок.

Иногда он вдруг заговаривал вслух, совершенно не замечая этого. Извозчик оборачивался, пожимал плечами и понукал лошадь идти быстрее. Бричка подпрыгивала на ухабах, дребезжала и поскрипывала.

— Думаю, Виктор был бы не против такого подлога. Он словно бы мне жизнь одолжит. Вот он — доктор Зеленский. Ну, чем плохо? Точно, что хорошо! А пани Зеленской об этом знать и не надо. Ну, зачем ей деньги? Ведь богата, как чёрт! Есть ведь такие люди жадные, что им того, что имеют всегда мало и большего хочется. Куда ей столько? Она их и не потратит в коляске своей. Очень вы, пан Зеленский, своевременно почили в Бозе. Так вовремя, что нет слов, как мне это кстати.

Германов ещё долго бубнил, а потом его растрясло, он задумался о том, что потребуется чья-то помощь раскопать могилу и задремал.

* * *

В Жолкеве начиналась ранняя осень. Одинокие листья каштанов осыпались на землю, неспешно укрывая её жёлто-ржавым покрывалом. Следом падали орехи: сухим щелчком раскалывалась надвое кожура и с глухим стуком ударялись о тротуары ядрышки.

Зеленская, скучая, смотрела с балкона на сквер возле синагоги. Что принесёт с собой эта осень? Тоскливо на сердце и очень хочется уехать за город, где над убранными полями пронзительно-синее небо, а чистый воздух можно вдыхать до опьянения. Иногда пахнёт дымом сухих листьев — сладко, ароматно.

Марта уже принесла с рынка корзину яблок, они разогрелись в кухне у плиты, и душистый запах разносился по всему дому.

Скоро, очень скоро она распрощается и с этим домом, и этим надоевшим пейзажем за окном. Зеленская окончательно решила, что уедет в Буэнос-Айрес. Говорят, что это город-праздник. Там всегда тепло: нет ни зимы, ни осени. Она поселится в доме с видом на площадь и будет любоваться карнавалами. Говорят, там часто устраивают карнавалы. Большущий пароход выйдет из порта, переплывёт океан и новая жизнь встретит с распростёртыми объятьями.