Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

Беллончи Мария

Вся Италия говорила о его путешествии, а о его лошадях с серебряными подковами ходили легенды. Но, достигнув границы с Францией, Чезаре обнаружил, что не все так просто, как он надеялся. Слухи обогнали его, и при виде кортежа, несшего весть о несправедливом разводе с благочестивой королевой Жанной, и самого Чезаре суровые провинциальные католики средневековой Франции испытывали ужас, как если бы он олицетворял злого гения. Когда кавалькада прибыла в Шинон, где в это время находился королевский двор вместе с Людовиком XII, простолюдины застыли, онемев при виде золотых украшений, красочных нарядов и драгоценных камней вступившей в город процессии, а придворные постановили, что «маленький герцог Валентинуа был по-настоящему хорош». Чезаре встретили со всеми полагающимися почестями и пригласили ко двору, но, когда зашел разговор о браке с Карлоттой Арагонской, высказывания стали носить столь неопределенный характер, что Чезаре отказался передать буллу, касающуюся развода короля, до тех пор, пока не будет принято решение в отношении его собственного брака. В конце концов, Чезаре пришлось передать буллу, и он присутствовал на свадьбе короля и королевы

Анны Бретонской, которая, то ли из кокетства, то ли из-за угрызений совести, в течение нескольких месяцев отказывалась выходить замуж, заявляя среди прочего, что ее происхождение не позволяет ей становиться французской куртизанкой. И все-таки 6 января 1499 года она стала королевой. Чезаре тем временем воспользовался торжествами, чтобы выразить почтение Карлотте Арагонской, являвшейся одной из придворных дам королевы. Его учтивость, похоже, произвела на Карлотту впечатление, но до определенной степени, поскольку она никогда не согласилась бы называться «кардинальшей». Говорили, что она заявила ему, что не даст положительного ответа до тех пор, пока не получит соответствующего приказа своего отца (к тому времени она была уже влюблена во французского барона, за которого и вышла замуж спустя несколько месяцев). Ее хитрость удалась; король Фредерико категорически отказался дать согласие, в результате чего французский король «неласково» выпроводил его послов из страны.

Но хотя Людовик XII производил впечатление человека крайне расстроенного происходящим, у меня нет никаких оснований полагаться на это впечатление. Любой, кто интересовался подробностями пребывания Чезаре во Франции, мог понять, что подразумевал один из кардиналов в Риме, когда сказал, что король удерживает герцога Валентинуа в качестве заложника, чтобы заполучить папу на свою сторону на время проводимой в Италии кампании. Теперь, когда Чезаре находился в изоляции вдали от родины, французы позволяли себе шутить на его счет; они говорили, что на сей раз «сыну Божьему» не удастся ускользнуть от них, как это было в Веллетри. Вскоре Чезаре с горечью осознал, что попал в западню, и предпринял мужественную попытку повлиять на события, в то время как его камергеры, не обладавшие его силой воли, не могли скрыть охватившей их тревоги. Один из них, «очень способный человек», описывая почести, оказанные Валентинуа королем, закончил письмо в Рим следующим образом: «Позвольте надеяться, что они не закончатся подобно почестям, оказанным Христу в Вербное воскресенье, после того как в пятницу его распяли». Сравнение, возможно, непочтительное, но это не преуменьшает его значения.

Играть роль жениха, прибывшего издалека, но не достигшего цели, уязвляло чувство собственного достоинства Чезаре. Март не принес никаких изменений в положение герцога Валентинуа; ему безуспешно предлагали одну за другой французских принцесс, а папа в разговорах с французским королем перешел на язвительный тон. Александр VI, будучи хорошим политиком, понял, что поездка Чезаре может самым губительным образом отразиться на Борджиа и нанести его семье моральный ущерб. Прошел слух, что не менее пяти коронованных особ унизились до того, что написали королю, объясняя, что королевская кровь Карлотты «не должна быть осквернена», подразумевалось, проходимцем. Папа был так раздражен, что в какой-то момент решил отозвать Чезаре и дать ему в жены итальянскую принцессу, тем самым связав его судьбу с Италией. Он заявил, что «хочет, чтобы он [Чезаре] женился в Италии и оставался в ней [в Италии]». Различные информаторы подтверждали пристрастие папы к Италии в этот период, и легко вообразить, каким образом национализм папы мог бы отразиться на Италии, собиравшейся защищаться от иностранного вторжения. Но в действительности Александр VI не обладал достаточной властью, чтобы отозвать сына: французы не дали бы Чезаре уехать. Лучше было оставить все как есть, притворившись, что его забавляет их игра.

Между тем Лукреция мирно жила в Риме вместе с мужем, веселым, предупредительным и в достаточной мере неаполитанцем, чтобы не беспокоиться о политических проблемах, если этого не требовалось. Он устраивал приемы, приглашал поэтов, литераторов, кардиналов и принцев, и под его тайной, но полной энтузиазма защитой небольшая партия арагонцев, которая впоследствии нанесла обиду Чезаре, начала процветать. Между тем в период серьезной политической напряженности Асканио Сфорца решил нанести визит Лукреции, чтобы лучше подготовиться к защите против французов. Подобно большинству женщин, Лукреция не любила заниматься политикой. Однако она достаточно долго жила среди людей, чтобы освоить искусство заботиться о собственных интересах в бурном взаимодействии семейных амбиций. Усердие, с которым Асканио Сфорца добивался дружбы герцога и герцогини, служит доказательством того, что через родственников мужа и союзников арагонской династии Лукреция пыталась помочь тем миланцам и испанцам, которые были какими угодно, только не послушными.

Португальский посол ничего не преуменьшил, когда выразил недовольство в отношении профранцузского поведения папы и его непотизма в период пребывания испанского посольства во главе с Гарсилассо де ла Вега, человеком готовым на все ради своего короля, который в грубой форме угрожал главе церкви, что конклав свергнет его с престола. Папа отвергал одно оскорбление за другим и в ответ на обвинения в симонии заявил, что Фердинанд и Изабелла незаконно захватили власть. Заявление, что смерть герцога Гандийского вполне могла быть своего рода божьим наказанием, папа молниеносно опроверг, обратив внимание на еще более страшные наказания, обрушившиеся на потомков испанской королевской семьи. В конечном счете испанец и португалец объявили, что впредь не будут считать папу главой церкви, и над одним из них, использовавшим слишком уж непочтительные выражения, нависла явная угроза очутиться в Тибре. Эта грубая перепалка, с одной стороны, привела папу в бешенство, но в то же время подействовала на него возбуждающе, словно ссора с

соотечественниками на родном языке придала больший размах его энергии. Однако следовало успокоить не в меру разошедшихся послов, и папа ломал голову, как достичь примирения. Поскольку испанцы объявили себя сторонниками территориальной целостности папства (понтифик умолчал о территориальных притязаниях Франции к Италии), Александр VI отобрал герцогство Беневенто у наследников герцога Гандийского и торжественно возвратил его церкви, хотя, учитывая отсутствие интереса к внукам, этот жест практически выказывал пренебрежение к испанскому королю. Пытаясь выиграть время, папа пошел на эту и еще кое-какие небольшие уступки в вопросах религии, но, несмотря на сложную обстановку, не потерял вкуса к увеселениям и устраивал вечеринки для Лукреции и ее молодого мужа. В конце января в компании кардинала Борджиа, кардинала Лопеса и Альфонсо де Бисельи папа участвовал в большой охоте в Остии и в прилегающей к ней лесистой местности, столь же богатой в те времена развлечениями, сколь богаты ими сегодня окрестности замка Порциано. Триумфальное возвращение охотников в сопровождении своры гончих и слуг, несущих трофеи, «оленей и диких коз», пришлось на 1 февраля. В этом же месяца папа появился вместе с Лукрецией на балконе замка Сант-Анджело и, наблюдая за проходившим на площади карнавалом, наслаждался всеобщим весельем. В тот год карнавал не мог быть таким уж ярким, поскольку, как сообщают очевидцы, «папа и мадонна Лукреция так долго стояли на балконе, что должны были быть увидены».

Лукреция всегда могла найти повод, чтобы посмеяться. Влюбленная, она купалась в счастье; ей было тесно в лабиринте старого города. День 9 февраля 1499 года был, вероятно, одним из тех солнечных дней римской зимы, когда блеск Аполлона вызывает беспокойство и тревогу, и Лукреция в сопровождении придворных дам отправилась на приятную прогулку в виноградники кардинала Лопеса. Лукреция была на втором месяце беременности, но, должно быть, забыла об этом, когда предложила компаньонкам пробежаться по дорожке. Не обращая внимания на покатый склон, она бросилась вперед, остальные – следом. Неожиданно она споткнулась, зацепившись носком туфли, и, падая, сбила бегущую за ней девушку, которая упала, придавив Лукрецию. По словам Катанеи, она была без сознания, когда ее доставили во дворец, и «в девять часов вечера у нее был выкидыш, и никто не знает, был ли это мальчик или девочка». Папа сильно расстроился, но, вероятно, успокоил себя мыслью, что Лукреция и Альфонсо молоды, страстны и влюблены. Через два месяца Лукреция снова забеременела, и о несчастном случае забыли.

Весна принесла хорошие известия из Франции. Посыльный Гарсиа примчался 16 марта 1499 года с сообщением о состоявшейся женитьбе Чезаре. Его женой стала Шарлотта д’Альбре, «самая красивая молодая женщина в стране», дочь короля Наваррского и родственница короля Франции. У нее была прекрасная репутация, хотя итальянец, увидев ее спустя несколько лет, сказал, что она была «скорее обаятельной, чем красивой», то есть он подразумевал, что она обладала скорее шармом, нежели классической красотой. Возможно, она рано поблекла, что иногда случается с женщинами такого типа.

Договориться о свадьбе было не так-то просто, поскольку отец девушки, требовательный и суровый Алан д'Альбре, не желал признавать, что духовное лицо и бывший кардинал имеет право жениться, поэтому потребовалось время, чтобы разъяснить папскую буллу, признавшую Чезаре свободным от всех церковных обетов. В конце концов с помощью дорогих подарков и обещаний Чезаре относительно блестящего будущего, которое ждет его жену, но прежде всего благодаря твердому обещанию короля Людовика произвести в кардиналы брата Шарлотты, Аманье д'Альбре, все препятствия были преодолены.

Свадьбу отпраздновали 12 мая в Блуа, а на рассвете 13-го, как только Гарсиа выяснил, насколько успешно прошла у молодоженов ночь, тут же вскакивает на лошадь и уже через четыре дня оказывается в Риме. Он настолько измотан безумной скачкой, что даже в присутствии папы не может удержаться на ногах и получает разрешение сесть, но при условии, что как можно быстрее со всеми подробностями расскажет о свадьбе. Рассказ занимает семь часов. Гарсиа начинает повествование с обсуждения условий брачного контракта и, не упуская ни одной детали, рассказывает об обмене кольцами, праздничных торжествах и ночи любви, в течение которой совершается шесть «причастий». Под хохот окружающих король поздравляет Чезаре, признавшись, что на этом поле боя он уступает новобрачному. Дальше шло описание приема, который Чезаре давал для короля и королевы, герцога Лорайна и аристократов французского двора. Залы дворца были слишком малы, чтобы вместить всех знатных гостей, а потому прием проходил на огромном лугу, разделенном на «залы и комнаты», потолком которым служило нежное майское небо, ковром – весенняя трава, а стенами – гобелены с цветочным орнаментом.

В Ватикане царит радостное оживление. Чезаре – счастливейший в мире человек. Он подарил жене драгоценные камни, парчу и шелка общей стоимостью 20 тысяч дукатов. Рассказ о свадьбе Чезаре с каждым посетителем обрастает новыми подробностями; папа хочет, чтобы все, будь то друг или враг, радовались вместе с ним или, наоборот, тревожились. Он приказывает, чтобы ему принесли шкатулки с драгоценными камнями и ласкает их толстыми пальцами, рассматривая кроваво-красные рубины, изумруды, цветом напоминающие застывшие молнии, и переливающийся, подобно небу на востоке, жемчуг. Все это должно достаться его новой невестке. Понтифик начисто забыл свои высказывания против французского короля. Он смеется над герцогом Миланским и Асканио Сфорца, когда они говорят, что, несмотря на недавнее объявление о создании союза между Людовиком XII и Венецией для того, чтобы поделить Миланское герцогство, не верят в неизбежность вторжения французов. «Пусть он [то есть Людовик] поостережется, – смеется Александр VI, – а не то будет пойман таким же образом, как хороший человек король Альфонсо [Неаполитанский]», который во времена вторжения Карла VIII до тех пор отказывался верить в нападение, пока не увидел французов у ворот Неаполя.