Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы
Шрифт:
Лукреция появилась на церемонии в платье из темно-красного бархата с вставками из золотой парчи, обшитом горностаем. Ее сопровождали дон Ферранте и дон Сиджизмондо д'Эсте, придворные и пятьдесят римских аристократок. О прибытии Лукреции возвестили фанфары. Сначала огласили брачный ритуал, далее последовала соответствующая проповедь, которую папа остановил жестом руки. Дон Ферранте от имени брата Альфонсо вручает Лукреции обручальное кольцо, и она звонким голосом отвечает, что принимает его. Соответствующие документы подписаны, и вперед выходит кардинал Ипполито. Он выглядит даже щеголевато в сшитом специально для этого случая кардинальском одеянии, с расчесанными длинными волосами, которые поддерживаются небольшими гребнями из слоновой кости, подаренными ему сестрой. Ипполито произносит короткую речь, открывает сундучок и вместе с доном Ферранте начинает передавать драгоценности.
Празднества на площади Святого Петра продолжаются в апартаментах понтифика, где папа с удовольствием наблюдает за танцем дочери с Валентинуа, исполняющимся специально для него. Затем, объединившись в пары, исполняют танец девушки из свиты Лукреции, доставляя понтифику массу удовольствия. Затем показывают комедию, которую папа останавливает одним словом – «скучная», следом идут эклоги, написанные членами Римской академии, но не Акколти и не Сальмета. Наконец гости удаляются, а д'Эсте и Борджиа заканчивают вечер в семейном кругу.
Следующий день – последний день 1501 года. Кастеллини возвращается в Ватикан для ведения дальнейших дискуссий. С невероятной изобретательностью он пытается одновременно добиться своей собственной цели – стать кардиналом и привести к успешному завершению соглашение в отношении приданого. Он ознакомился с буллой, освобождающей Феррару от подати, и установил подлинность подписей кардиналов. Он просмотрел и остальные буллы, должным образом составленные и врученные Лукреции для дальнейшей передачи ее новым родственникам. Но у Кастеллини есть еще кое-что, что он собирается сказать папе, бесспорно, с молчаливого согласия Эрколе, и это доставляет ему невероятное удовольствие. Вечером 31 декабря, после того как Александр VI объявляет, что на следующий день они отсчитают 100 тысяч золотых дукатов в качестве причитающейся суммы, Кастеллини заявляет, что дукаты должны быть «большими», а не «казначейскими» – между этими видами дукатов имелась разница в весе. Александр VI категорически не согласен с новым требованием и, поскольку Кастеллини продолжает настаивать, заявляет, что передаст вопрос на рассмотрение юриста. «Думаю, это его последнее слово, – заключает Кастеллини в письме к Эрколе д'Эсте, – и он не заплатит «большие» дукаты». Далее он пишет, что папа пожаловался кардиналу Феррарскому на эти чрезмерные запросы.
В то время как 1 января на столе в присутствии казначеев и свидетелей разложили кучками золотые дукаты, дабы пересчитать приданое, на площади Святого Петра продолжалось веселье. Вечером танцы и представление, состоящее из двух эклог. Одна – «очень сухая, неинтересная» – придуманная кардиналом Сан-Северино, а другая – изумительно оформленная, с «лесом, фонтанами, холмами и горами» – Чезаре. Эта эклога, по словам Сарацени, была «изящно разыграна и понятна». Трезвон колоколов и подъем флагов возвестил о наступлении 1502 года. В этот день представители тринадцати римских кварталов в старинных головных уборах и с белыми жезлами появились на площади Святого Петра во главе процессии, состоящей из двух тысяч пехотинцев и тринадцати триумфальных колесниц, по числу кварталов. Здесь были Кастор и Поллукс, представлявшие квартал Квиринал; Марк Аврелий верхом на лошади, стоявший тогда на площади Святого Джона Лютеранского; Геркулес, символизирующий Капитолий и другие причудливые образы, прославляющие величие Древнего Рима. Весь папский двор наблюдал за необыкновенным спектаклем из окон дворца, а когда он закончился, все перешли в Зал попугая, чтобы посмотреть комедию. Папа сел на трон, Лукреция, как обычно, на ступеньках у его ног. На сей раз эклогу сочинили специально в честь Лукреции. Из Зала попугая перешли в Зал понтификов, где были показаны символические танцы, напоминавшие мавританские. В одном из танцев, наиболее изящном, танцовщицы были привязаны цветными лентами к джинну, стоявшему на вершине дерева, и он, казалось, с помощью этих лент направлял их движения, заставляя делать танцевальные фигуры одна причудливее другой. На сцену поднялся Чезаре в маске, но легко узнаваемый благодаря необычайной элегантности его одежды и исполнил несколько танцевальных фигур; а следом Лукреция в костюме из темного бархата, отделанного золотом и драгоценными камнями. По просьбе папы она танцевала с девушкой из Валенсии. В тот вечер все отметили необычайно красивые наряды придворных дам Лукреции – платья из темно-красного бархата и золотой парчи и цветные плащи из расшитого золотом шелка.
2 января на площади Святого Петра Валентинуа
Лукреция пребывает в ожидании отъезда в Феррару, не подозревая, что герцог Эрколе дал четкие указания – Лукреция должна прибыть в Феррару именно 28 января. Следом за торжественным вступлением начнется карнавал, который продлится десять дней, вплоть до Пепельный среды – дня покаяния.
Представители Феррары и понтифика в дальней комнате Ватикана продолжали пересчитывать приданое; ко 2 января они пересчитали только 25 тысяч дукатов. Монеты, вызывавшие подозрения или стершиеся, тут же заменялись, и подсчет продолжался. 5 января дон Ферранте признает правильность расчетов, и папа обещает поспособствовать процветанию Феррары. «Если он выполнит свои обещания, – писал Кастеллини, – у нас прекрасно пойдут дела». Напоследок папа задаривает Лукрецию: деньги на ее личные расходы, на свиту и на лошадей, великолепный паланкин и много всего, что она еще попросила. Сундуки настолько переполнены, что их с трудом закрывают, а папские буллы с тяжелыми красными восковыми печатями, не дожидаясь, пока просохнут чернила, уже громоздят одна на другую.
Все дни стояла мягкая погода, но 6 января задул северный ветер и пошел снег. Но никто даже не подумал отложить отъезд. С раннего утра всадники объезжали улицы, проверяя, все ли в порядке. Последний раз Лукреция завтракает в Санта-Мария-ин-Портико и прощается с малышами – Родриго и римским инфантом. Она покидает дворец, в котором прожила десять лет – и каких лет! – и идет попрощаться с отцом. Все как обычно: папа сидит на троне, а ее подушечка пока еще на ступеньке у его ног. В полной тишине Лукреция встает на колени, и все присутствующие покидают зал, оставляя отца с дочерью наедине.
Нам не суждено узнать, о чем они говорили, но это было незабываемое прощание для обоих. Через час папа вызывает Валентинуа, и они продолжают разговор уже втроем. На валенсийском диалекте, их тайном языке, который используется в целях конспирации, они обсуждают политическую ситуацию и какую позицию следует занять Лукреции и Ферраре; говорят о маленьком Родриго и римском инфанте. Вероятно, обсуждают поездку в Феррару Александра VI. Закончив обсуждения, папа отправляет слуг за кардиналом Ипполито, доном Ферранте, доном Сиджизмондо и другими гостями из Феррары.
Состоялась сцена прощания. Члены семейства д'Эсте опускаются на колени и по очереди целует ногу понтифика. Александр сообщает, что авансом подарил Лукреции все, о чем она только могла подумать, и приказывает Чезаре и кардиналу сопровождать Лукрецию на всем пути ее движения. Все будет хорошо, сказал Александр VI, и, если она будет в чем-то нуждаться, пусть напишет ему и он сделает для нее намного больше того, что он делал, когда она была с ним. Он сказал это громко, на итальянском, чтобы все присутствующие могли услышать и понять его слова, и предназначались они для того, чтобы защитить дочь от феррарцев. После этого Лукреция наконец выходит из зала и спускается на площадь. Ее ожидает длинная кавалькада; лошади нетерпеливо бьют копытами и выпускают пар из ноздрей. Лукреция садится в дорожное кресло, установленное на муле, который покрыт черной бархатной попоной. По одну сторону от нее Ипполито д'Эсте, по другую – Валентинуа. За ними следуют дон Ферранте и дон Сиджизмондо, кардинал-легат Франческо Борджиа, послы, епископы, придворные дамы и девушки, аристократы, рыцари, солдаты, грумы и сто пятьдесят повозок, покрытых сукном и бархатом ее цветов, желтого и темно-коричневого.
Бурхард описывает снежную погоду и добавляет, что она освободила Лукрецию от необходимости надеть одежду, которая предписывается этикетом в подобных случаях. В отличие от него феррарский посол, монсеньор Бельтранто Костабили, упоминает наряд из золотой и малиновой парчи и золотой плащ, подбитый горностаем, и замечает, что герцогиня была «очень изящно одета». У меня нет основания полагать, что столь педантичный Бурхард был способен допустить ошибку, но я не могу подвергнуть сомнению и свидетельство Костабили, который сопровождал Лукрецию на протяжении многих миль. Можно только предположить, что утром на Лукреции был простой наряд из шерсти, а позже по совету отца и братьев она, возможно, вернулась в Санта-Мария-ин-Портико и переоделась. Теперь можно только гадать. Ясно одно: Бурхард видел Лукрецию в Ватикане, а Костабили – в дороге.