Лукреция с Воробьевых гор
Шрифт:
Чего греха таить, мне так захотелось его увидеть. Это желание меня насквозь пронзило, я обрадовалась и решила сегодня же позвонить ему или послать телеграмму. Но вскоре одумалась. Наш городок патриархальный. Все друг друга знают. Много родни. Бабушка потом со стыда сгорит за свою непутевую внучку. Народ любопытный и языкастый. А на каждый роток не накинешь платок.
Я мягко отговорила его от этой утомительной поездки. К тому же я не смогу уделить ему много времени: к концу июля подъехала Люся, за ней мама. Вся наша семья снова собралась вместе.
Наша
Люся окончила институт, нашла работу, и с осени в ее жизни открывались новые горизонты, поэтому она чуть-чуть задирала нос.
— Больше я не возьму у вас ни копейки! — гордо заявила она родителям. — Сниму комнату и сама себя прокормлю.
Как отличница, она могла бы получить престижное распределение, но решила начать с производства, за несколько лет изучить его до тонкостей, а потом подниматься выше — к теории и политике. Люся продумала свою карьеру, весь путь восхождения до последней ступеньки.
Начало этого пути она считала очень ответственным этапом, поэтому отложила на полгода свою свадьбу. Вдохновленная перестройкой и переменами, Люся была уверена, что вскоре наша страна станет цивилизованной и процветающей. А у нее будет собственное дело или на худой конец пост управляющего банком или крупным концерном.
Вот такие наполеоновские планы строила моя сестрица. И пока делилась ими только с нами, членами семьи. В семью она, в отличие от всяких там эмансипе, верила и будущему мужу Володе отводила заметную роль в своих делах. Он должен был стать помощником, партнером, доверенным лицом. Перед тем как окунуться в работу, сестрица приехала в деревню набраться сил.
Между двумя яблонями папа устроил для нее гамак. И теперь Люся лежала в нем, как тургеневская барышня, в соломенной шляпке с толстым томом в руке и поглядывала, как мы копошимся в огороде. Изредка давала нам дельные советы. Люська читала научные журналы и знала о новейших достижениях даже в области огородничества. Например, о том, что рассаду помидоров надо высаживать не вертикально, а горизонтально. Урожайность увеличивается в несколько раз. Но бабушка ей не верила.
Сестрица дремала, почитывала свои толстые книги. Что-то вроде «Экономики переходного периода». Став деловой женщиной, она отказалась от романов: на подобное чтение у нее не оставалось времени, да и скучно пережевывать в который раз все те же любовные истории.
Но больше всего Люське нравилось посмеиваться надо мной.
— Мурик, посмотри что творится с нашей Лоркой! — громко говорила она своей белоснежной любимице, перебросив ее через плечо, как горжетку. — Косит, пашет, собирает урожай, варит варенье. По осени и молотить будет цепом. Откуда эти перемены в нашей бесхозяйственной, ленивой,
Мурка ехидно щурила продолговатые желтые глаза. Один зрачок у нее лежал горизонтально, другой стоял вертикально, поэтому три года назад бабушка не хотела ее котенком брать, боялась нечистой силы. Но мы с Люськой ее уговорили. Бабушка тяжело разгибала спину и смотрела на меня, прикрыв глаза ладонью, как козырьком.
— Лорочка, детка, отдохни, заклыпалась ты сегодня. Если б ты видела, Люсенька, какая она приехала: ноги не носили, как былинка высохла, под глазами черно. Уходили ее экзамены чуть не до смерти!
На это сестрица сокрушенно вздохнула:
— Ах, бабуленька! Уходила нашего Лорика не учеба, не экзамены, а проклятая любовь.
Бабушка всплеснула руками от радости. У нее осталась только одна мечта: дождить до наших свадеб и дождаться младенцев. К тому же в глазах родни и знакомых наша ученость не шибко котировалась. По древнейшим местным установлениям, единственная и главная карьера для женщины — выйти замуж и родить. Теперь бабушке не стыдно было «от людей»: ее внучки совершенно нормальные, одна выходит замуж, у другой появился ухажер.
Так Люська, не церемонясь, выдавала родне, знакомым мою тайну, не испытывая ни малейших угрызений совести. И при этом не давала мне покоя. Она давно все просекла. Когда звонил Игорь, демонстративно садилась по другую сторону стола и слушала. Потом требовала объяснений. По праву старшей сестры.
Но вскоре Люся нашла себе дело, вернее, поприще, на котором даже прославилась. Стало полегче мне, а главное, отцу, которого замучили земляки. Стоило ему появиться у бабушки, в тот же день являлись ходоки поодиночке и делегациями. Кто с обидой, а кто и со злобой спрашивали:
— Вась, ты в Москве живешь, все знаешь, всех видишь. Объясни, что к чему. Зачем эта перестройка? И так жили не сытно, а теперь совсем жрать нечего: хлеб по талонам, сахар по талонам, даже мыло — по куску в месяц. Да у нас и талоны не отоваришь. Всю ночь надо в очереди стоять за крупой и мукой.
И чуть ли не за грудки его брали, как будто он обязан был давать им отчет за все неполадки и безобразия в державе. Отец багровел от стыда и пытался им что-то объяснять. Но у него получалось слишком сухо, по-газетному. Вначале Люся сердилась, защищала отца и пыталась объяснить мужикам-тугодумам:
— Горбачев — изворотливый и хитрый политик. Перестройку он начал не по своей воле, ему и так неплохо живется, а потому, что дошли мы до края пропасти. Еще немного, и в нее рухнем.
Мужики недовольно загалдели: где уж на краю, давно в яме сидим. А папа обрадовался:
— Вот вам дипломированный экономист. Она все объяснит. А что я? Мое дело — железные дороги.
И на сестрицу скоро нашло вдохновение. Она поняла, что с народом надо разговаривать просто, доходчиво и самые сложные истины подавать им в удобоваримом виде. Этот язык она быстро освоила и разработала свою методику, в которой важное место занимали живые дискуссии.