Luminosity - Сияние разума

Alicorn

— Если верить Эдварду, он не рассказывал тебе, что привело к… этому, — мягко сказала Розали, показав на свое совершенное белое лицо. Я кивнула. — Это не очень хорошая история, — предупредила она, — и счастливого конца у нее нет. Я постараюсь по возможности сократить ее.

На дворе стоял 1933 год, времена Великой Депрессии. Розали было восемнадцать, и она жила в Рочестере с родителями и двумя братьями. Она была прекрасна. Даже будучи человеком, она обладала совершенной красотой. Депрессия не сильно коснулась ее семьи — ее отец работал в банке и был защищен от финансовых неурядиц, поэтому у Розали было достаточно возможностей, чтобы просто бродить по городу в замечательных

нарядах, и считать, что все бедные люди, которых она встречала, сами виноваты, что попали в такое положение. Она рассказывала о своей жизни так, словно это была настоящая сказка — она была прекрасной, счастливой принцессой, у которой были свои желания, и она имела все основания верить, что они сбудутся. Соответственно, в один прекрасный день сын нанимателя ее отца начал за ней ухаживать. Она продолжала рассказ, подробно описывая суету при планировании шумной свадьбы и его привычку посылать ей по букету роз каждый день, так что ее дом был переполнен ими, а от нее всегда исходил аромат лепестков роз.

Только один раз Розали позавидовала кому-то: ее подруга, которая вышла замуж совсем юной, в семнадцать лет, уже через год родила ребенка — прелестного мальчика с милыми ямочками на щечках и темными кудряшками. Они не были защищены от экономических трудностей так же хорошо, как семья Розали. Родители Розали никогда бы не подумали позволить ей выйти замуж за плотника, как это сделала ее подруга, хотя сын банкира им вполне подошел. Но подруга Розали была счастлива в браке и у нее был прелестный ребенок. Так что Розали тешила себя мысленными картинами своих собственных светловолосых детей, которые должны были скоро появиться, играющих на газоне вокруг ее дома.

Рассказ Розали казался загодя отрепетированным, как будто она тщательно обдумала все детали, и то, как она будет их описывать, с какой интонацией и какие слова при этом подбирать. Все казалось зыбким и далеким, то ли воспоминанием, то ли заученным наизусть рассказом.

Она намекнула, но не рассказала подробно про несчастливый конец своей сказки, который она обещала.

Но я была вполне способна понять, что произошло.

Ее жених и несколько его друзей напились, подстерегли ее на пути домой и изнасиловали, после чего, истекающую кровью, оставили умирать.

И тогда ее нашел Карлайл, разбитую и окровавленную, лежащую на середине улицы под неурочным апрельским снегом. Он принес ее домой и обратил — хотя, как заметила Розали, Эдвард возражал против этого (он думал, что она слишком заметна, — так объяснила Розали его поведение; а если до этого он встречал ее лично, то сомневаюсь, что она произвела на него благоприятное впечатление). Между ее криками (которые, как она сказала мне, никак не облегчают боль превращения), они объяснили ей, чем она становится; когда превращение закончилось, она поверила им.

Розали выбрала этот момент, чтобы сказать мне:

— Знаешь, а я ведь почти так же чиста как Карлайл. Лучше чем Эсме, и в тысячу раз превосхожу Эдварда. Я никогда не пила человеческой крови, — в ее голосе ощущалась гордость.

— Почти?..

— Я убила их, — сказала она самодовольно, и я поняла, о ком она говорит — о тех, кто напал на нее. Я не могла ее за это осуждать. — Но я была осторожна, чтобы не пролить их кровь. Я знала, что не смогу удержаться и не хотела, чтобы хоть что-то от них было во мне.

Она описала их смерть в подробностях, которые я сочла несколько излишними, хотя и не пыталась остановить ее. Рассказала, как оставила жениха напоследок, надеясь, что он узнает об остальных смертях и проживет последние дни в страхе. Учитывая, что она нашла его в комнате без окон, с дверьми, похожими на двери

банковских хранилищ, а также то, что при нем было два вооруженных охранника — которых она тоже убила — так и вышло. Она украла свадебное платье, которое надела специально для этого случая, чтобы выглядеть более драматично. Но и в его случае она не пролила крови и не пила ее.

Теперь у меня была причина поверить в то, что все Каллены, за исключением Карлайла, раньше убивали людей. Был ли он единственным исключением? Если только он из всей семьи воздерживался, это тоже соответствовало бы утверждению “не все мы убивали людей”. Возможно, у семьи Денали дела обстояли получше. Но здесь был Карлайл, и ни Розали, ни Эдвард никогда не убивали под влиянием минутного импульса. И, по видениям Элис, я хорошо справлялась с ходом адаптации. Может быть, я справлюсь. Если не почувствую уверенности в том, что я в порядке, когда стану вампиром и познаю жажду, просто буду избегать непосредственных контактов с людьми.

— Надеюсь я не напугала тебя, — сказала Розали после того, как завершила свой подробный рассказ об убийстве семи человек (ее жених, четверо его друзей, двое охранников).

— Спасибо, что рассказала свою историю, — ответила я. — не думаю, что у меня есть серьезная причина бояться тебя, если ты об этом.

Розали кивнула.

— Понимаешь, почему я считаю, что ты должна остаться человеком? — спросила она.

Я задумалась над ее историей и над тем, какое отношение к моей ситуации, по мнению Розали, она имеет. Меньше всего было оснований полагать, что она ценит человеческую уязвимость, которую можно было наблюдать в ее истории. Не похоже, что она сожалеет о своих убийствах, за которые я едва ли могла ее винить. Так что получается…

— Вампиры не могут иметь детей? — я неуверенно сделала вывод. И у Розали никогда не будет любимых светловолосых детей, играющих на лужайке рядом с домом…

— Верно, — мягко сказала она. — Ты знаешь, откуда появился Эмметт? Я спасла его от медведя, который порвал его, и принесла домой к Карлайлу — я думала, что не смогу удержаться и не убить его, если попытаюсь обратить самостоятельно. У него темные кудри… ямочки… как у сына моей подруги. Я не хотела, чтобы он умер. Я ненавидела эту жизнь, и была достаточно эгоистична, чтобы просить Карлайла все равно спасти его. И мне повезло. Эмметт — это все, что я могла бы желать, если бы я знала себя достаточно, чтобы пожелать нужного мне. И я ему тоже нужна. Так что здесь… я признаю, это сработало лучше, чем я надеялась. Но мы всегда будем только вдвоем. Мы никогда не сядем вместе где-нибудь на террасе, седые и окруженные внуками.

— Ты молода, Белла, — внезапно сказала она с жаром, быстро переключаясь с ностальгии по тому, чего у нее никогда не было и не могло быть. — Ты не знаешь, чего ты захочешь через десять лет. Через двадцать. Через сто. Не надо, не надо так ударяться в крайности и делать необратимый выбор уже сейчас. Понимаешь? У тебя есть все, чего я хочу — я бы отдала все, чтобы быть тобой и иметь твой выбор, но ты выбираешь неправильно!

Я медленно кивнула. Я никогда особо не задумывалась о детях. Они казались чем-то вроде туманной будущей возможности, которая могла бы быть реализована при некоторых благоприятно сложившихся обстоятельствах. Но Розали была права: как бы хорошо я себя не знала сейчас, я не могла знать, чего захочу в двадцать или в тридцать лет — в независимости от того, человеком я буду или вампиром. И судя по всему, превращение в вампира делало невозможным беременность, которую многие женщины желали столь сильно, что, если не могли забеременеть сами по медицинским показаниям, то тратили тысячи долларов на…