Luminosity - Сияние разума
Шрифт:
Эдвард кивнул.
Я внезапно предположила:
— Знал ли Карлайл, что вампиры существуют, до того, как самому стать одним из них?
Эдвард выглядел потрясенным.
— Да — сказал он, моргнув. — Он жил в середине шестнадцатого века. Отец его был англиканским пастором, и принял его помощь при охоте на одаренных, которых называли ведьмами или колдунами, и оборотней — и вампиров. Карлайл был обращен вампиром, попавшим в его ловушку — тот убил двух других мужчин и убежал с третьим; Карлайл думает, что вампира слишком мучила жажда, чтобы он мог соображать ясно, и что он не хотел никого обращать, но в крови Карлайла было уже полно яда, так что он спрятался
— Кто-либо из вас или из семьи Денали до обращения подозревали, что вампиры существуют, или нет? Исключая Элис — я знаю, что у вас нет информации по ней, — спросила я, потом схватила карандаш и бегло записала ведьм и оборотней как темы для будущих вопросов.
— Нет, — ответил Эдвард, немного подумав.
— Итак, — сделала вывод я, — все выглядит крайне плохо, если брать выборку из всех существовавших когда-либо вампиров. Единственным примером, у кого нет жертв, является Карлайл. Которого мы также знаем, как единственного человека, который имел представление о вампирах до того, как был укушен. Теперь отметим следующее. Я собираюсь сделать осознанный выбор, и не собираюсь спешить. Элис видела, как я необычно хорошо адаптируюсь — что соответствует гипотезе о том, что вампиры, которые знали, кем они собираются стать, ведут себя не так, как “обычные” вампиры. Они знают, чего ожидать, и могут противиться инстинктам, которые у “обычных” вампиров заставляют их относится к людям как к ходячей закуске.
Я продолжила, подходя к последнему, наиболее пугающему пункту. Если честно, я хотела бы полностью переработать свою модель вампиризма. Забыть о “тяжести” обращения. Попробовать притвориться, что эти три дня будут просто скучными — что я буду парализована, но не буду испытывать боль. Но при этом я не была бы честна сама с собой. Я не смогу принять наилучшее решение, если буду притворяться, что боли не существует, когда на самом деле она есть.
— Как тебе кажется, если судить по твоему опыту, — спросила я, — испытывают ли вампиры какие-то негативные последствия, обусловленные именно болью при обращении, а не другими факторами — наподобие психических травм, флешбэков, фобий, фантомных болей или еще чего-нибудь подобного?
Только то, что следует за обращением — вечная жизнь — имеет реальное значение. Если все проходили обращение без последствий…
— Нет, — почти прошептал Эдвард. Ему пришлось поразмыслить об этом, но он ничего не вспомнил.
— Есть ли хорошая причина — с медицинской точки зрения — по которой мне нужно быть в сознании, когда в моем теле будет яд? — спросила я. — Я понимаю, что большинство методов не смогут вырубить меня на три дня, но, возможно, я смогу пропустить хотя бы их часть. Возможно ли применить обезболивающие, например, дать мне большую дозу морфия?
— Не вижу никаких препятствий, — тихо ответил он.
— Если я буду умолять о смерти во время обращения, убьешь ли ты меня на самом деле? — задала я вопрос. — Или даже если не буду молить? Добьешь, чтобы я умерла и быстро отправилась в рай, до того, как будет слишком поздно…
— НЕТ! — резко вскричал Эдвард.
— Нет, — повторил он тише, словно надеясь стереть свою вспышку ярости и заменить ее отредактированной версией. — Белла, я не хочу, чтобы ты умерла. Я хочу, чтобы ты жила. Я просто хочу, чтобы ты жила
— Я не смогу делать это вечно, — прошептала я. — И каждый день я буду ходить на хрупких ногах, глядя на мир слабыми человеческими глазами, пытаясь защитить себя при помощи хрупких рук с риском для жизни. Я восприимчива к атакам. Меня можно ранить. Можно убить. Поскольку нет уверенности, что ты прав насчет загробной жизни — а ты знаешь, что я в этом не уверена — есть шанс, что я умру. Навсегда. Безвозвратно. Если ты не хочешь, чтобы я умерла, твоим желанием должно быть обеспечение моей безопасности. Эдвард, я очень рискую.
Он уронил лицо в ладони.
— Я хочу, чтобы ты жила, — прошептал он.
— И я хочу жить, — ответила я, спокойно и решительно. — Мне нравится жить. Я люблю этот мир, и мне нравится пребывать в нем. Я хочу увидеть и изучить все.
Он поднял взгляд, опустив руки. Потом он поднял одну, и прикоснулся к моему лицу. Его ладонь на моей щеке была прохладной и гладкой.
— Я никогда не смог бы убить тебя, Белла, — сказал он. — Никогда.
Только одно чувство безраздельно владело им, когда он говорил это — ему было необходимо, чтобы я ему поверила, поверила его словам, почувствовала себя с ним в безопасности. Он вложил в эти слова всю свою искренность, до последней капли, своим нежным голосом умоляя меня им поверить.
Я ощутила минутный порыв сделать ему замечание насчет того, как он более чем рьяно стремился позволить мне умереть, пусть даже и от старости. Но я не была уверена, что его стремление осталось таким же пылким — не после того, как я вытащила на поверхность его эмоциональный конфликт из-за этой проблемы. Возможно, он как-то идеализировал смерть от старости по сравнению со смертью от увечий или болезни. Но пока я была человеком, я не была защищена от двух последних, менее идеальных путей в могилу. Они были реалиями человеческой жизни.
Поэтому я подняла руку и коснулась щеки Эдварда в симметричном жесте. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул.
— Эдвард, — спросила я, — ты поможешь мне выжить?
Эдвард кивнул.
*
Джессика как ребенок радовалась возможности посплетничать, когда я ей сообщила, в перерыве между геометрией и испанским, что мы с Эдвардом “встречаемся” (я решила использовать именно это выражение). Я привнесла в свой голос достаточно радостно-визгливых нот, чтобы повысить правдоподобность “тошнотворно неразлучной парочки”, демонстрировать которую мы с Эдвардом будем в течение следующих нескольких месяцев. Джессика хотела узнать каждую возможную мелочь о нашем свидании в субботу, выпытывала точную информацию о том, как мы провели вечер понедельника, а также довольно навязчиво выясняла, что я к нему чувствую. Я успокоила ее яркими подробностями — назвала ресторан, где мы были; сказала, что согласно моему мнению понравилась его родителям и сестрам — оставив ее додумывать, как это применимо к его братьям — а затем изобразила неподдельный интерес к испанским словам, связанным с погодой.
После испанского Эдвард подошел ко мне, когда мы с Джессикой шли на обед.
— Белла — произнес он своим самым чарующим тоном, и предложил мне руку. Я взяла его под локоть, и затем лишь слегка повернула голову, чтобы подмигнуть Джессике, которая, казалось, готова была взорваться от волнения. Она перешла на откровенный бег, и стремглав ворвалась в кафетерий.
— Майк! Лорен! Анжела! — я слышала ее выкрики до тех пор, пока за ней не захлопнулась дверь. Я все еще могла различить ее пронзительный голос, но не отдельные слова.