Luminosity - Сияние разума
Шрифт:
В наших “отношениях” недоставало только одной детали: мне не хватало духу спросить о таких тонкостях, как поведение вампирского яда при поцелуях, и без этой информации не была готова поцеловать его в губы. Он обходился вполне и без этого, целуя мою шею, лоб, нос, щеки, макушку, пальцы — ничего не обходя вниманием. Однако чем больше он не пробовал поцеловать меня в губы и даже не пытался попросить, тем больше я подозревала, что должен существовать некоторый риск инфицирования, связанный с этим действием — так что оставила все как есть. Мне нравилось и так, и несколько следующих месяцев мне не хотелось
Вдали от школы все менялось — хотя это зависит от того, как смотреть, ведь романтики намного меньше не становилось.
Именно для Эдварда в доме вампиров стоял рояль. Розали тоже играла; вообще, все они умели — любой человек с совершенной памятью, живущий в доме, где играют на рояле, может тоже научиться. Но Эдвард был настоящим музыкантом. Он сочинял. Он написал для меня песню. Я подозревала, что эта песня может быть о человеке получше, нежели я, Белла Свон, в своей целостности — но он отказался уточнять, а я не стала давить на него.
Мы обедали вместе большую часть выходных. Он знал, что я хочу быть дома, чтобы готовить ужин для Чарли почаще, но всякий раз, когда я соглашалась провести с ним вечер, мы куда-нибудь уезжали. Он задерживался у меня дома, когда мы возвращались с этих вылазок. Чарли спокойно одобрил Эдварда, который звал его “сэр” и вел себя очень почтительно. Когда мы были дома, проявлений того, что мы пара, было меньше, хотя Эдвард проделал отличную работу по созданию такого вида, словно он желает большего. Это могло быть из-за Чарли — или нет.
Всякий раз, когда я оказывалась в пределах его досягаемости, он касался меня, и неважно, был кто-то еще рядом или нет. Я стала одеваться теплее, чем того требовала погода, чтобы с комфортом воспринимать ледяные прикосновения. Он был неизменно нежен, всегда предупредителен, всегда — убирая волосы с моего лица, или поглаживая по щеке, или целуя в затылок. Он вел себя так, будто каждый раз пользовался редкой, исключительной возможностью, но делал это все так часто, что я привыкла. Я чувствовала себя частью давнего, уютного для обоих союза — и мне это нравилось гораздо больше, чем я ожидала, если бы меня спросили об этом раньше. С Эдвардом было легко и спокойно. Мои родители — ни Рене, ни в большей степени Чарли — не были людьми, склонными к объятиям. Я не привыкла к физическому контакту с людьми, за исключением рукопожатий, и, иногда, по особым случаям — объятий. Но было приятно — особенно без неуклюжего вопроса — “Обнимемся?” — заданного родственнику перед тем как он или она садится в самолет, или другого таким же образом вымученного предложения. Я могла просто сидеть рядом с Эдвардом, прислониться к нему, если бы мне захотелось, и получить в награду поцелуй в макушку.
Но этой зимой меня бил озноб не только из-за холодов или низкой температуры тела Эдварда.
День святого Валентина был в понедельник. Эдварду удалось положить небольшие подарки на мое место на каждом из моих уроков, включая мат в углу спортзала, где я занималась йогой — ему нужно было забегать в каждый класс между звонками, чтобы их оставить. К обеду я получила две тематически подходящих упаковки с конфетами, сверкающий браслет, который… похоже, был покрыт совсем не стразами… и CD с запиской, что он содержит записи мелодий Эдварда. Я надела браслет себе на левую руку.
— Я не был уверен, что не переборщил, — сказал он.
— Он прекрасен, — ответила я. — Ты абсолютно переборщил, я бы сказала тебе не покупать его, но не планирую его возвращать, — я немного потрясла браслетом на запястье. — Но больше никаких драгоценностей, иначе Джессику хватит удар. Конфеты были превосходны, и я сгораю от нетерпения, когда же смогу прослушать музыку. Спасибо.
— Совсем никогда никаких драгоценностей? — спросил он, как будто спрашивал разрешения сделать для себя что-нибудь более эгоистичное, чем осыпание меня подарками. Моя правая рука была занята, запуская вилку в котлету, но он взял мою левую руку и сжал в своих ладонях.
— Ничего даже отдаленно настолько же хорошего — в ближайшие два месяца, — сказала я, — это по меньшей мере.
Я склонила голову и бросила быстрый взгляд на уши Элис и Розали: ни у той, ни у другой уши проколоты не были.
— Если я проколю уши, проколы затянутся, когда меня обратят? — спросила я.
— Да, если на тебе в это время не будет сережек, — сказала Розали. — Если же будут, то они могут остаться. Но тебе нужно будет рассчитывать на то, что они не выйдут из моды в ближайшие столетия.
— Действительно. Я прекрасно обходилась без них. И существуют еще клипсы и магниты — полагаю, магнитные застежки меньше зависят от мочки уха и легче застегиваются.
— У меня полно сережек на магнитах, — сказала Элис. — Я не часто надеваю их в школу, из-за того, что однажды, лет двадцать назад, у меня был очень дурацкий разговор кое с кем, кто думал, что если мне так нравятся серьги, что я ношу их каждый день, то я обязана пойти и проколоть уши в салон к ее тетушке, и она не оставляла меня в покое. Не так уж трудно приделать магнитные застежки к обычным серьгам, если знать, как. Я как-нибудь тебе покажу.
*
После обеда Эдвард не пошел вперед меня на биологию, чтобы подложить там подарок — должно быть, он сделал это еще до обеда. Я развернула его — это была заколка для волос. Она была очень красивой, и сделана по большей части из дерева, так что я предположила, что её технически нельзя считать драгоценной (да и в любом случае, Эдвард подложил её еще до того, как я сказала больше так не делать.) Я собрала волосы и откинула их назад; услышав мягкий звук застежки, Эдвард обернулся ко мне с улыбкой.
В спортзале была только записка; согласно ей, он установил стерео в мой автомобиль. Я негромко засмеялась и положила записку в свою сумку. Последним уроком у него был испанский и учитель отлично знал, что Эдвард свободно говорит на этом языке (на деле даже лучше, чем сам учитель); де факто у Эдварда было разрешение пропускать уроки, когда ему нужно.
Стерео, столь качественно установленное, что выглядело так, словно всегда было в моем пикапе, оказалось оборудовано всем, чтобы воспроизвести мой новый диск. Эдвард охотно играл любые композиции, которые мне нравились, когда мы бывали у него дома, но было хорошо, что теперь я могу слушать их где угодно.