Luminosity - Сияние разума
Шрифт:
Прохода, как в церкви, не было, но Элис откуда-то добыла большую ширму и установила ее прямо посреди поля. Эдвард и люди стояли в двадцати футах от нас, а остальные сгрудились за ширмой, чтобы выйти оттуда, когда придет время. Подружки невесты и жениха (ни Эдвард, ни я не назначали конкретных почетную подружку невесты или шафера) вышли первыми, попарно: Эсме и Карлайл, Розали и Эмметт, Элис и Джаспер. Я слышала, как щелкает камера у фотографа, который начал съемку.
Мой отец здесь не присутствовал, и я не хотела, чтобы Карлайл сопровождал меня к “алтарю”. Поэтому я шла в одиночестве. Я была вся на нервах — “а-а-а-а-а, я выхожу замуж, что скажет Рене, когда об этом узнает?!” — но нервы — это не жажда. Я готова была испытывать что угодно —
Эдвард выглядел потрясающе. Он был таким ликующим, невероятно счастливым — такую улыбку у него на лице я видела лишь однажды, когда согласилась выйти за него замуж, — и вот я вижу ее снова, и больше в мире нет ничего, даже теплого сердцебиения фотографа и священника.
Мне с трудом удалось не сорваться на бег. Я шла к нему большими, но рассчитанными шагами, чувствуя, как лицо само расплывается в улыбке. Казалось, что проходят годы, но на самом деле в считанные секунды я оказалась на нужном месте, на той стороне, где веером выстроились подружки невесты. Эдвард взял меня за руки.
Служба велась на украинском языке. До этого я прочитала разговорник и запомнила все, что мне нужно было сказать, но слова священника — что бы там ни было вместо “Мы собрались здесь сегодня …” — прошли мимо моих ушей, кроме случайных слов и наших имен. Если бы служба была на английском, ничего бы не поменялось — я смотрела только на Эдварда, думала только о нем, слушала его дыхание и сжимала его ладони своими. Священник не заслуживал моего внимания.
Когда меня спросили, я произнесла свои слова. Из-за них у меня закончился воздух. Я сделала вдох, стараясь сконцентрироваться на аромате Эдварда, а не людей. Ликование от моей неминуемой свадьбы изгнало из моих мыслей порыв кинуться в левую от меня сторону и впиться в яремную вену стоящего там человека.
Эдвард произнес свои слова с торжествующей выразительностью. Я подняла руку, когда пришло время, и он добавил обручальное кольцо к тому, которое он дал мне при помолвке: изящный обруч из золота, который также принадлежал его матери, тонкий и легкий, он почти не был виден под россыпью бриллиантов. Оно тоже подошло мне идеально.
Священник, которого я почти не замечала из-за нахлынувшей эйфории, произнес фразу, которая, как я уже знала, на украинском означала: “Вы можете поцеловать невесту”.
Эдвард набросился на меня, будто рядом не было людей, которые увидят его невероятную скорость, как будто на нас вообще никто не смотрел, будто во всей вселенной были только мы вдвоем и время, которое настало для нашего поцелуя. Его старомодная сдержанность испарилась после заключения брака, и меня можно было безопасно целовать; а я ухватилась за него с такой силой, что чуть не проделала в нем дырки — но он не возражал, лишь обнял меня еще крепче…
…Эмметт. Ну конечно, как же Эмметту не присвистнуть. Эдвард и я оторвались друг от друга с низким рычанием, слишком тихим, чтобы его мог услышать священник. Человек смотрел на нас снисходительно, как будто ему совсем не впервой было видеть что-то подобное. Но он и понятия о таком не имел. Любой человек бы взорвался, если б мог чувствовать то же самое. Эдвард тоже выглядел так, будто вот-вот взорвется, настолько его распирало удовлетворение и чувство победы. Я и сама чуть не лопалась от распиравших меня чувств. Я любила его, будучи человеком, если, конечно, человеческая “любовь” заслуживает этого слова, но совсем не так. Ни одно сердце, у которого и так полно дел с перекачиванием крови, не справится с такой нагрузкой.
Я снова его поцеловала; я не могла устоять, а он даже не пытался.
В конце концов нам пришлось снова прерваться, и встать так, как велел фотограф. Мы сделали фотографии со всеми возможными сочетаниями. Я и Эдвард; я и все подружки невесты; Эдвард и все друзья жениха; я и Элис вместе с Эдвардом и без него (для
Священник и фотограф приехали по отдельности, на собственных машинах. Они попрощались с нами и разъехались каждый в свою сторону. Фотограф обещал нам прислать все фотографии, как и было условлено, и в бумажном, и в цифровом виде. (Эдвард перевел мне их слова, нагнувшись, чтобы прошептать их мне на ухо, и не дождавшись окончания его фразы, я развернулась в его объятиях и снова его поцеловала.)
Когда они уехали, в обозримом пространстве больше не осталось ни одного человека. Я мягко вынула контактные линзы из глаз и бросила их на землю, затем снова повернулась к своему мужу.
— Потанцуй со мной, — прошептала я Эдварду, и тогда мы закружились по степи, полные изящества, безупречно следуя ритму, синхронно поворачиваясь, как фигурки на музыкальной шкатулке.
У нас с ним были две почти идеальных недели, пока не разразилась катастрофа.
*
Для нашего медового месяца Эсме одолжила нам частный остров у побережья Бразилии. Его подарил ей Карлайл, но большую часть времени остров пустовал. Небольшой самолет, который Эдвард арендовал, чтобы он доставил нас на Украину и обратно, нельзя было использовать для беспосадочного полета над Атлантическим океаном, а я не хотела провести ночной перелет в самолете, полном пассажиров-людей. Мы могли бы доплыть до него, но это заняло бы много времени.
Так что Эдвард купил себе билет на самолет, а я поехала в его багаже. Он нервничал по поводу нашего плана, ему казалось, что у меня должны были остаться негативные ассоциации, связанные с полетом в грузовом отсеке, но на самом деле, это были совершенно разные ситуации. Я была в гигантском чемодане, с книгами для чтения (я вполне хорошо могла читать в темноте), мне не нужны были ни еда, ни вода, ни сон, ни свежий воздух. Я была недостаточно мягкой, чтобы меня смутили вещи подо мной, или вес, давящий сверху, и у меня не было судорог из-за неудобной позы. Самое главное, что меня не держало в плену существо, сила которого во много раз превышает мою и которое увозило меня в Италию вне зависимости от моего желания.
Чемодан, разумеется, досматривали при каждой пересадке; конечно же, на меня реагировали все просвечивающие устройства — но мы заранее были к этому готовы. Я была абсолютно неподвижна, не дышала, глаза были закрыты, и вокруг запястья у меня была этикетка с надписью (на норвежском, английском и португальском): “Без названия: смешанная техника. 2004. Неизвестный скульптор”. Я чувствовала на себе горячие, влажные руки, пока они нащупывали этикетку. Я слышала, как они снова застегивали чемодан. Однажды, когда мы были на пересадке в Штатах, я услышала смущенное бормотание о том, как же можно такую прекрасную статую перевозить без специальной упаковки, в обычном чемодане, в котором еще и набор каких-то учебников по разным языкам и коробка с контактными линзами. Я не думаю, что это любопытство зашло бы куда-нибудь далеко. Скорее всего, я была не самым странным перевозимым объектом даже в этом месяце.
Эдвард снял меня и остальные сумки с багажной дорожки в Рио-де-Жанейро, а я в чемодане надела контактные линзы. Я, наконец, выбралась наружу, когда Эдвард арендовал машину и загрузил остальные чемоданы в кузов; он освободил меня в тот же момент, как мы избавились от посторонних взглядов, и я расположилась в пассажирском кресле. Эдвард сразу же поцеловал меня, что было встречено с большим одобрением.
В конце концов мы вспомнили, что куда-то направлялись и поехали на пристань. Эдвард нашел место, где можно было спрятать машину на неопределенное время, мы взяли вещи и взошли на новую белую лодку, выделявшуюся среди других, более старых. Я не знала, как управлять ею, но наблюдая как ловко с этим управляется Эдвард, понемногу начала понимать, что, предположительно, он делает, выделяя его действия и реакцию лодки на них.