Луна 84

Ханипаев Ислам

— Что делаешь?

— С шариком возился.

— Который из хлеба? Для чего? Оскар сказал, что ты объяснишь.

— Давай вниз, — произносит с улыбкой Хадир.

Стоун, спускаясь, вспоминает вчерашнее падение с койки и причину — Ящера. Неужели ему придется проходить через это каждую ночь?

— Смотри сюда, — Хадир показывает на стену, у которой спит. К ней прикреплено больше десяти хлебных шариков. — Ты помнишь, когда тебе вынесли приговор?

— В смысле, дату?

— Да, дату ты знаешь? — уточняет Хадир.

Стоун кивает:

— Одиннадцатое

ноября восемьдесят четвертого.

— Но ты не знаешь, сколько просидел в заточении, пока не попал сюда. Сколько ждал транспортировки на Луну. То есть ты в принципе не знаешь, какое сейчас число по земному времени. Ты только знаешь, что находишься здесь неделю. Так?

— Так.

— Вот она — твоя неделя. — Хадир указывает на хлебный кружок. — Тут у всех свое время. Ты не будешь каждый день крепить шарики, а вот неделя — другое дело. Засунь в рот, подержи минут пять, пока не пропитается слюной, а потом прилепи к своей стенке.

— Я же могу купить календарь у продавцов. Ну, теоретически. Или считать недели другим способом.

— Да, но заключенные тут не любят календари. Купишь — подпортишь репутацию, а она и так у тебя ниже некуда, особенно после вчерашнего.

— Я же новичок, я могу ошибаться, — встревоженно отвечает Стоун.

— Самое лучшее для новичка — быть невидимкой. Не ошибаться, не побеждать — просто не привлекать внимания. По крайней мере, поначалу. Яркий успешный новичок — это проблема, угроза.

— Выскочка, — сквозь сон бурчит Гарри.

— Ага, точно. Выскочка! Вчера все обратили на тебя внимание, опять. И если в первый раз — с Луной — ты был жертвой, то сейчас виноват сам. На самом деле это мы все облажались. Извини, — виновато опускает глаза Хадир.

Стоун пытается как-то его оправдать, но не может.

— Ну, так почему шарики?

— Подожди, для начала о календарях. Многие, в основном авторитетные старички, считают, что мы сюда попали навсегда. Ну, типа пора забыть о Земле, оставить надежды — сплошной пессимизм. Прямо как у Гарри.

Сосед в ответ показывает из-под покрывала средний палец.

— При чем тут календари?

— Те, кто держится мыслями за Землю, — учитывают земные даты, по календарю. Я не пессимист, скорее подхожу к этому вопросу реально.

— Значит, реалист, — звучит приглушенно с койки Гарри.

— Вот, точно. Я реалист. Одного только расстояния до Земли мне хватает, чтобы признать, что шансов вернуться у меня меньше одного процента. Не говоря о всяких головорезах, включая твоего друга. — Хадир кивает на стенку за спиной Стоуна. И непонятно, кого он имеет виду: убийцу отчима или камерунца с явно кровавым прошлым. — А еще Браун, Ящер и чертова синтетическая еда. — Хадир показывает на недавно прилепленный шарик. — Наивные дурачки думают, что вернутся когда-нибудь домой. Сам обряд «приветствия» означает какое-то очищение, жизнь с чистого листа. Забудь о календарях, о новостях, обо всем, что связано с планетой. Так считают те, кто наверху нашей пищевой цепи. Так что календари — это…

— Репутация вниз.

— Да. Если тебе важно, сколько ты уже тут

находишься, если хочешь вести какой-то отсчет, то веди его с нуля. Никто не рискует это оспорить. С другой стороны, если тебе плевать, сколько ты тут, то забей на чертовы шарики. Но если хочешь считать, то лучше делать так, это надежно. Через несколько недель ты собьешься и потеряешь точный счет времени, поэтому рекомендую лепить по шарику раз в неделю. Этот хлеб — сплошная химия, и после того, как вступает в реакцию со слюной, он меняется. В течение нескольких дней он станет как камень, а если прилепишь к стене — закрепится намертво. Охрана не против.

— Интересный метод.

— Да, маленькое открытие заключенных «Мункейджа». Но тебя никто не принуждает лепить шарики. Хоть гвоздем царапай стены или мелом рисуй крестики, если сможешь что-то из этого достать. Некоторые психи оставляют на себе шрамы. Но шарики — это типа традиция самых первых осужденных. Они передают ее дальше. Один друг передал мне, а ему передал кто-то другой. Если меня однажды прибьют, то хоть какую-то пользу принес: научил тебя слюнявить шарики, — смеется Хадир.

Стоун следует совету. Он вытаскивает из кармана округленную мякоть хлеба, которую слепил по рекомендации Оскара, и, не очень умело обслюнявив, клеит на стену. «Не знаю, сколько я соберу шариков. Возможно, ты первый из тысячи, а может, последний», — размышляет он.

Сигнал. Двери открываются.

***

— Ну, что скажешь насчет Ящера, брат? Гребаная колония, — ругается Оскар на завтраке.

— Не знаю, что сказать, — отвечает Стоун, тыча в еду ложкой. — Понять бы для начала, что это.

— Говорят, он нужен, чтобы очищать колонию от тех, кто уже потерял башку! — делится теорией парень в конце стола. — Своим шепотом он заставляет тебя подойти к решетке, а потом мочит.

— Какой придурок подойдет? — фыркает Оскар.

— Самый слабый. Тот, кто созрел сдаться, — мрачно вставляет Бенуа.

Все некоторое время молчат, будто пытаясь определить степень своей слабости.

— Говорят, были те, кто подходил.

— Говорят… говорят. Все тут только и делают, что пускают слухи, — продолжает Оскар, выковыривая шматок чего-то черного из каши.

— А это вообще человек? — спрашивает Стоун.

— Ходит как человек, пять пальцев, башка, глаза и рот. Если это не инопланетная тварь, то это человек.

— У обезьян тоже все это есть, — вдруг замечает Бенуа.

— У йети тоже, — смеется один из безбилетников. — Может, это он и есть?

— Да ну вас, — отмахивается Оскар. — Придурки. Надо думать наперед. А вдруг придется с ним что-то делать? Вы смеетесь, а если охранная система не сработает? Замкнет какой-нибудь гребаный провод? Или этот ублюдок Браун захочет кого-нибудь замочить и оставит камеру открытой? Что тогда? — На его вопросы ответов не находится. Улыбки с лиц безбилетников стираются. Оскар, стуча себя по голове ложкой, продолжает: — Вот именно. Надо думать наперед. Надо разобраться, как его замочить.

После завтрака всех вновь собирают у открытых камер.