Луна над рекой Сицзян
Шрифт:
Заканчивался год, а зерно, поставляемое государством в порядке помощи, так и не было выдано. Наверняка ведьма из семейства Ян втянула односельчан в свою антиреволюционную деятельность и навлекла на них беду. Жители местечка разгневались и принялись наперебой проклинать эту блудницу.
Некая женщина, закашлявшись от печного дыма, яростно прохрипела:
— Завлекать тоже надо уметь! Хромой Цао, пусть твоя младшая подружка поупражняется в искусстве обольщения! Какая же она у вас шустрая вертихвостка!
Несколько женщин тут же подхватили:
— Шустрая вертихвостка!
Первая женщина вновь говорит:
— Помните, кое-кто из ваших мужчин забыл про супружескую верность? Так вот, он был заворожён, и поделом ему!
Несколько женщин вновь
— Поделом!
Остальные при этом хранили молчание.
На некоторое время известия о судьбе младшей дочери семьи Ян прекратились. Возможно, она умерла, а возможно, угодила в тюрьму; при упоминании о ней соседи что-то невнятно бормочут. Крыльцо старого кирпичного особняка в Мапинчжае уже заросло бурьяном, и никто больше не ходит туда на экскурсии.
Неизвестно, с каких пор это повелось, но соседи всё чаще тайком поговаривали, что глубокой ночью кто-то кашляет в заброшенном доме; так же ясно различимы звуки шагов и плеск воды. Что-то неладное происходит за серыми стенами, не иначе как нечисть завелась. Заговоришь о таком — все кругом смельчаки как на подбор, но сваливать в доме дрова или хранить там известь никто не решается. Даже среди бела дня ни один мужчина не осмеливается заглянуть туда в поисках случайно забредшей в дом несушки или гнёзда с яйцами.
В этом году в органы управления сельской общины прибыло несколько новых работников. К тому же некоторые холостяки задумали жениться. Жилья стало не хватать. Сельской общине приглянулся тотсамый кирпичный особняк в Мапинчжае, и сотрудники сочли своим долгом наконец покончить с суеверием о таящихся там призраках. Секретарь Хуан несколько раз приходил осматривать дом и подтвердил, что никаких шагов и плеска воды не услышал, встретил разве что пару мышей, которые, должно быть, и запугали всю округу. Односельчане не поверили секретарю Хуану, заявив, что те, кто ест казённое зерно, всегда удачливы, полны жизненной энергии, пламенны сердцем и обладают отличным гороскопом. Разумеется, они не видят призраков, как можно их сравнивать с крестьянами?
Ещё не подошли войска, а обозы с фуражом уж тут как тут. Первым получил распоряжение перебраться в пустующий дом повар — паренёк по имени Сюн Чжижэнь, которого все звали Чжичжи. Связав в узел свою постель и закинув её на плечо, он дошагал до старого дома и уже на пороге перепугался: перед ним выросла чья-то тёмная фигура. Вытянув шею и прищурив глаза за старыми треснувшими линзами очков, он присмотрелся к силуэту впереди, опознал в нём камфорное дерево и только тогда успокоился.
Дым и копоть от горящего очага, от которого повару не отойти, сделали Чжичжи близоруким. Всё вокруг он видел как бы в тумане, поэтому, войдя в дверь, едва не упал, споткнувшись о порог. Пошатнувшись, он устоял на ногах и вдруг, сузив ноздри, принюхался.
«Пахнет!»
Во внутреннем дворике несло птичьим помётом и гнилой травой. Во флигеле слева двое плотников кололи щепу, но странный запах, который почувствовал Чжичжи, не был ароматом сосновой древесины.
Секретарь Хуан сказал:
— Положи свои вещи и сходи в деревню Сявань, кликни четырёх каменщиков.
— Запах! — Чжичжи по-прежнему сосредоточенно принюхивался.
— Что за запах?
— Зубной пасты.
— Откуда тут взяться зубной пасте?
— Но ведь пахнет!
— Призрак, что ли, тебя морочит? Лучше скорее позови каменщиков.
«Я среди воров вырос, нос у меня чуткий…» — Чжичжи подумал, что в этот раз не стоит доверять собственному чутью, и, бормоча что-то, отправился в Сявань за каменщиками.
После полудня он подмёл старый дом, убрал со двора несколько куч опавших листьев и птичьего помёта и вновь, даже не удивившись, учуял едва уловимое непередаваемое благоухание. Откуда же, в конце концов, исходит этот аромат? И существует ли он на самом деле? Чжичжи обыскал все здание, вытягивая длинную шею и настороженно осматривая каждый закуток дома. Каждый кирпич, каждый камень теперь казались ему крупнее, чётче, детальнее; опоры и стены словно бы находились в движении, черепица
Чжичжи, словно пёс, продолжал обнюхивать дом. На верхнем этаже он нашёл множество мелких черепков. На деревянной перегородке заметил иероглиф «баран», написанный тушью. В щели в стене он обнаружил клубок шёлковых ниток и колпачок авторучки. На одном из подоконников — два следа от ударов саблей и курильницу без ножки. Эти разбросанные по дому мелкие предметы и детали поодиночке не заключали в себе никакого особенного смысла, но, если нанизать их, словно бусины на цепочку, можно восстановить целую жизнь. У Чжичжи был хороший нюх на истории, на крошечные подробности и нюансы. Внимательно исследуя черепки, покрытые пылью, он мог раскопать и вытащить на свет давно позабытый нежный взгляд или болезненный стон.
Он уверенно вошёл в кладовку и, отбиваясь от паутины и комаров, вновь разжился богатой добычей. Среди рассыпанных кедровых орехов обнаружилась линза от фотоаппарата — кто знает, чьи черты когда-то были запечатлены с её помощью? Там же лежала покрытая грязью серебряная шпилька. Когда Чжичжи протёр её пальцем, она тут же засияла пленительным серебряным светом.
— Бросили как попало… Ну не беспорядок ли это? — ворчливо пробормотал он и сам удивился своим словам.
Кого он укоряет? На что ропщет? По правде говоря, он до сей поры ничего не знал об этом доме. Знал, что когда-то особняк принадлежал богатой и знатной семье, что жили здесь и мужчины, и женщины, — вот и всё. И при этом он был абсолютно уверен, что женщина, которая здесь жила, часто колола грецкие орехи и очищала их от скорлупы, вышивала и рисовала, бранилась и спорила с матерью. У неё постоянно кровоточили зубы, особенно когда она их чистила. Даже сплёвывала она кроваво-красной слюной. Он знал, что не ошибается, хотя эта уверенность не имела под собой никаких видимых оснований. Никто не мог бы разубедить его в этой упрямой вере.
Кто-то позвал Чжичжи с кухни. Он, взвалив на плечи вязанку соломы, направился к дровянику. Минуя лестницы, по которым так часто спускались и поднимались; пересекая залы, которые столько раз пересекали в прошлом; переступая через пороги, через которые переступали те, кто обитал здесь когда-то, он невольно вздрогнул, услышав протяжное, чарующее: «Угу-у…» Внимательно прислушавшись, понял, что это был не человеческий голос, а всего лишь звук крутящейся на петлях деревянной двери.
Затем он услышал, как кто-то выплёскивает воду в сарае для дров. Войдя в дверь и осмотревшись, он не увидел ни тени, ни человеческого силуэта, однако на земле и на вязанках дров явно просматривались пятна от воды. В воздухе витал аромат женского шампуня, как будто кто-то только что мыл здесь голову. Странно, очень странно, ведь сегодня здесь побывали только каменщики и плотники, среди которых совершенно точно не могло быть женщин. Как и нерях, разбрызгивающих воду в дровяном сарае.