Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь (сборник)
Шрифт:
В этом городе я просидел около трёх месяцев. Дезертиров была тьма. Всё кишело ими. Приходилось принимать самые суровые меры. Была введена жестокая кара: деревня или село отвечало круговой порукой. За одного дезертира деревни и сёла платили огромные контрибуции. А если не уплачивали, то продавалось всё с корня. Ну, вам это нечего рассказывать, вы это всё хорошо знаете.
Так вот, служил я в этом самом проклятом городишке, работал с отрядом хорошо. В каких-нибудь два месяца несколько домов, не считая местной тюрьмы,—
Был назначен суд. На суде я выступал обвинителем. Ровно в двенадцать часов ночи закончил свою речь. Суд ушёл совещаться. В это время я вышел из залы суда в полной надежде, что суд вынесет вахмистру и его двум товарищам смертный приговор, который тут же, после суда, ночью будет приведён в исполнение.
С такими мыслями я отправился на окраину города, к себе в комиссариат. В комиссариате, кроме часовых, никого не было. Я вошёл в помещение, прошёл к себе в кабинет, сел в кресло, открыл портфель и погрузился в бумаги.
Но работать не хотелось: в теле была страшная усталость, оно как-то обвисало, тянуло ко сну. Этой тяжести я не выдержал, отложил портфель в сторону, положил голову на руки и задремал.
Сколько я продремал, хорошо не помню, только слышу: кто-то неистово наколачивает в дверь моего кабинета. Стук всё больше и больше, но я никак не мог подняться. Наконец раскачался, вылез из кресла, открыл дверь, спрашиваю:
— Кто тут?
В кабинет с шумом ворвалась моя машинистка и хлоп в истерику. Я заметался по кабинету, и так и этак её — ничего не помогло. Сбегал под кран за водой, смочил ей виски, влил немного в рот. Через несколько минут моя машинистка оправилась, вскочила, отбежала немного в сторону.
— Что с вами, товарищ Аскольдова? — спросил я.
— Ничего,— прошептала она тихо.— Дайте мне на вас посмотреть.
— Что это значит? — засмеялся я.— Если вам угодно, посмотрите.
Она, Аскольдова, была из довольно богатой семьи: дочь какого-то купца-лесопромышленника. Кроме этого, была и недурна собой: высокого роста, стройная, имела густые тёмно-русые волосы, большие карие глаза.
Она ничего не ответила мне, а только облила половодьем испуганных глаз, рванулась ко мне:
— Бегите, скорей бегите!
Я, отстраняя её в сторону от себя, попятился назад и спросил:
— Не понимаю!
— Бегите скорее! В городе восстание!
— Какое восстание? Я только что, час тому назад пришёл, а вы говорите: восстание. Какое восстание?
— Да, да... в городе восстание... город находится уже в руках дезертиров... они разбили тюрьму...
Я захохотал и тяжело погрузился в кресло и сквозь хохот спрашиваю её:
— Вы
Аскольдова смотрит на меня и твердит одно:
— Бегите! Скорей бегите!
Я перестал хохотать, встал с кресла, подошёл вплотную к Аскольдовой, по тут же отступил: внутри у меня что-то повернулось, а в уши кто-то шепнул: „дурак, ты посмотри, какая красавица!“
Я обвёл глазами Аскольдову и утонул в её широко открытых, в жутких своей глубиной глазах, и мне стало как-то страшно, и я с кружением в голове снова повалился в кресло. Она подбежала вплотную ко мне и всё так же кричала:
— Скорее! Скорее!
Прошло несколько минут, после которых я быстро встал, резко взял её за плечи, так что голова её, украшенная тяжёлыми косами, откинулась немного назад, а серебряные зубы блеснули из крови губ.
— Я не пойду!.. — бросил я.
— Это как? — испуганно выдохнула она.
— А так... останусь здесь...
— Здесь?
— Да.
— Это зачем?
Я слышал, как её зубы стучали, я слышал, как тревожно работало её сердце, я видел, как поднималась её грудь, и ещё я видел, как горели её глаза.
Тут Андрей Завулонов медленно встал с кресла, вздохнул, нервно дёрнул плечами, прошёлся по кабинету, подошёл к окну, жадно впился глазами во мглу вечера и застыл.
— Да-а...— протянул его помощник.
— Тише,— сказал кто-то из нас.
Мы переглянулись. Андрей Завулонов отошёл от окна, медленно погрузился в кресло и стал продолжать:
— Вам-то что, товарищ Аскольдова? — закричал я.
Андрей Завулонов произнёс эти слова резко, так что мы ещё раз тогда переглянулись.
— Я останусь здесь, и пусть меня расстреляют... Разве я вам нужен, а? — спросил я и насмешливо посмотрел на неё. Она испуганно вздрогнула, опустила глаза, и я видел, как на грязном, заплёванном красноармейцами полу заиграли, запрыгали лучи её глаз, и мне стало мучительно жаль её. Но эту я жалость сдавил и ещё более насмешливо бросил:
— Скажите, вам приятно играть в подвиг? Вы на каждом перекрёстке будете рассказывать, что спасли комиссара... Нет, этого комиссар Андрей Завулонов не сделает. Он никуда не побежит, никуда не побежит... Да, да... А вам, товарищ Аскольдова, советую поскорее убраться отсюда... Пусть меня растерзают одного.
— Нет,— ответила Аскольдова,— я не пойду, пока ты не уйдёшь отсюда.
— Почему? — спросил я.
Она подняла голову и взглянула на меня. О, как она взглянула! От её взгляда моё сердце заныло и с ноющим гулом потянуло меня в пропасть... От боли я закрыл глаза, закусил губы.
— Почему? — повторил я.
— Разве вы не видите? Посмотрите!
Я посмотрел — передо мной глубокие, тревожные глаза...
— Ну,— спросила она и улыбнулась,— теперь видите?
— Вижу,— ответил я.— Так вы меня любите?