Лунное золото Революции
Шрифт:
– Обошлось?- Федосей злобно оскалился.
– Ну, закончилось, - поправился коминтерновец.
– А если диверсия?
– А вот придем сейчас к ремонтникам, а там как…
Злобы к врагам у Федосея было не меньше, но ему досталось побольше и поэтому он больше думал не о врагах, а о своих болячках, да и воспоминания о первой профессорской диверсии бытии поотчетливее.
– Так, что ж, не идти?
Деготь на ходу длинно выругался.
– Ну, а чего тогда бурчишь?
Входило в замыслы врагов разрушение ремонтного ангара или нет, понятное дело никто не знал,
Броня «Иосифа Сталина» матово блестела в трех шагах, но пройти эти три шага не давал рослый курсант. Он стоял словно на плакате – здоровый, крепкий, уверенный в себе и гордый оказанным доверием. Черный штрих винтовки перечеркивал его слева направо, сверху, вниз.
– В сторону!
– Не положено, -отозвался детина, – без приказа не могу допустить к аппарату.
За спиной продолжали орать сирены и рваться баллоны с ацетиленом. Деготь вспомнил, как взрывом разбросало ангар «Марата» и тут же отчего-то представилось, как под крупнокалиберными пулями вспухает кирпичного цвета облачками кремлевская стена.
– Там, может быть, товарища Сталина сейчас убивают, а ты тут…
Он не подумал о законе. Не было места закону там, где жила Революционная целесообразность.
Ухватившись за ствол, повернул винтовку и кулаком припечатал часового. Тот закатил глаза и осел.
– Живые есть? – проорал Деготь. На голос из-под станков выполз рабочий. Косясь на неподвижного охранника, он спросил.
– Что там, граждане?
Молодой парень, по всему видно из новеньких – площадка разрасталась, и новые люди приходили из окрестных деревень за профессиями в город. Этот был совсем зеленый – не узнал первых космонавтов. Не вдаваясь в подробности Деготь только бросил на ходу, устремляясь к кораблю.
– Да всего там понемножку…. Поднимай своих и помогите нам. Готовность к старту – пять минут. Шевелись, шевелись!….
Орбита Земли. «Иосиф Сталин».
Ноябрь 1931 года.
…Если закрыть глаза, то вокруг словно бы и не было ничего.
От этого можно легко было представить, что плывешь по теплому морю, а за кромкой иллюминатора качаются в голубой лазури пальмы неведомых островов, но, даже закрыв глаза, и заткнув уши, представить этого бы не получилось – не бывает на море такой тишины и плавности. Там бьют в борт волны, свищет ветер, килевая качка сменяется бортовой. А тут – все плавно. Движения не видно. Шипит точно закипающий чайник редуктор кислородного баллона да плывет в иллюминаторе бело-голубой бок родной планеты. Ну и тушка, конечно, болит так, словно по ней хорошо прошлись десятком палок.
Что это значит?
Это значит, что они все-таки взлетели и что за бортом – пустота, космос, а не морские просторы.
Федосей неловко повернулся. Спина тут же напомнила о себе колючей болью. Перетерпливая её, он вздохнул сквозь стиснутые зубы.
– Что вздыхаешь? – тут же спросил Деготь, морщась от примерно тех же ощущений.
Товарищ не ответил, баюкая ушибленную руку, да и у самого Владимира Ивановича ощущения были не лучше.
– Чего там?
Что
– Ничего нового… Вселенная.
Двигаться было ох как трудно, но куда ж деваться? Невесомость, конечно, облегчала положение, но она наступила только после стартовой перегрузки, приложившейся как раз на побитые на земле части тела и от того оба сейчас и летали скрюченные. Взлетали тяжело - нельзя было по-другому - Федосей не решаясь рисковать, ушел на орбиту на предельной скорости, почти вертикально.
– Причем тут Вселенная? Станцию не видно?
Федосей только головой помотал.
Сегодня, как и в изначальные времена, станцию можно будет увидеть издалека - огоньки электросварки обнаруживали её местоположение «Знамени Революции» в космосе, словно аэродромные огни - посадочную полосу. Последние два месяца вообще казалось, что станция строится непрерывно. После американского налета за станцию взялись всерьез, и не столько ремонтировали, сколько уже перестраивали. Сколько раз они бывали на «Знамени Революции» в последнее время, но всегда там либо что-то делали, либо переделывали. Единой геометрической целостностью на орбите уже и не пахло. Теперь к трем цилиндрическим корпусам пристраивалось разное – и шарообразное и кубическое.
С каждым днем станция все больше напоминала новый дом, постепенно, по мере вселения новых жильцов, обрастающий подсобными клетушками – физики просили место и как не дать физикам? А химики? А металловеды? Их ведь тоже снаружи не оставишь… Философы и те требовали место себе, чтоб «в первозданной тишине возвыситься мыслью». А меж тем всю эту ораву требовалось кормить и обиходить, и следовало достраивать новые склады, помещения для сотрудников, так как станция становилась в большей части своей, хоть и хватало тут и военного имущества, гражданской научной единицей.
Военные оставили за собой один из модулей, тот, где стоял аппарат профессора Иоффе и никого к себе не пускали - после дружественного визита заокеанской космической пехоты им там было чем заняться.
Никому не хотелось, что все это повторилось.
Хотелось надеяться, что особист там дельный, сообразит, что ничего хорошего от незнакомого и внепланового корабля ждать не приходится.
Большой аппарат еще не работал, но наверняка станция могла за себя постоять. Не могло такого быть, чтоб не стоял где-то в закутке у особиста небольшой аппаратик «ЛС», чтоб встречать незваных гостей.
– Если они правы…
– Кто это «они»?
– Те, кто нас в почтальоны определил.
Деготь поднял брови.
– Наше руководство… - объяснил Федосей.
– Решатся американцы на захват «Знамени Революции», как считаешь? Не так как в прошлый раз, а насовсем?
Деготь пожал плечами и поморщился.
– Это, ведь, считай, война… В тот раз им это с рук сошло, а теперь… Такие вещи ни на какую ошибку не спишешь.
– Ну и что? Если уж они решили десант на Луну забросить, то понятно, что война их не волнует… Я к тому, что может и неплохо было бы, если б они сперва на станцию сунулись. Справились бы наши с ними. Теперь-то уже ученые…