Лунные капли во флаконе
Шрифт:
Глава 5
Половицы скрипят, когда она идет по темному коридору. Почему так темно? Амелия осторожно тянет руку в сторону, пока не натыкается на шероховатую стену. Где-то здесь должна быть ручка газового светильника. Она шарит по стене, но никак не может его найти. Почему его нет? Она медленно двигается вперед, касаясь пальцами стены, чтобы не потерять ориентир в пространстве. В конце этого коридора ее комната. Но она все идет и идет, ничего не видя перед собой, а стена никак не кончается. Она ускоряет шаг, желая поскорее очутиться в своей тихой и безопасной спальне, как вдруг коридор резко обрывается; но вместо того, чтобы полететь вниз по лестнице, она просто проваливается
Амелия поднимается на ноги и оказывается перед дверью в восточное крыло. Из-под двери льется мягкий свет, и она инстинктивно подается вперед, ближе. Она тянется к ручке, которая отдаляется от нее, и Амелия делает шаг, потом еще один, и тут ее окатывает море света, ослепляющее после полной темноты.
Высокий темноволосый мужчина входит в комнату; его брови нахмурены, а губы поджаты. На нем рубашка, жилет и брюки, кажущиеся Амелии ужасно старомодными. Он подходит было к камину, но потом замечает молодую служанку, почти еще девочку, которая растапливает его, и отходит к большому письменному столу из красного дерева. Лицо девочки вдруг преображается: это та старуха из церкви. Она смотрит вслед мужчине своими колючими крысиными глазками и медленно поворачивается назад, мехи в ее руках расправляются, огонь взметается столбом по каминной трубе.
– Харольд, почему ты уходишь? Я хочу с тобой поговорить! Почему ты исчезаешь каждый раз, когда я с тобой разговариваю?
Красивая молодая женщина с темными волосами и жгучими карими глазами врывается в кабинет вслед за мужчиной, все ее существо являет собой возмущение и ярость. Она едва достает мужчине до плеча, но не выглядит хрупкой; на ней белое платье из тонкого, почти воздушного газа, окутывающее ее точно пеной. Она прекрасна, словно богиня, но ее сверкающие глаза полны решительности и гнева. Служанка поспешно собирает совок и ведерко и исчезает.
– Ты думаешь, что можешь просто не обращать внимания на свою жену? Вот уж нет!
– Элинор, тебе нужно успокоиться, послушай!
– он пытается взять ее за руку, но женщина вырывает ее.
– Нет, это ты послушай меня! Слишком долго я не говорила ни слова, молча страдая и глотая обиду в своей спальне, одна-одинешенька!
– в ее голосе звучат истеричные нотки, готовые взорваться фейерверком скандала.
– Что ты такое говоришь!
– Я говорю правду. И еще сказала не все, далеко не все!
– она поднимает руку и потрясает клочком бумаги, который зажат в ее кулачке. При виде этой бумаги Харольд поворачивается к столу, открывает сначала один ящик, затем второй...
– Ты рылась в моих бумагах?
– его лицо выражает недоумение.
– Да оно лежало прямо сверху, вот здесь!
– она порывисто указывает на стол, потом нервно подходит к камину, не в силах устоять на месте. Там она останавливается и переводит сбившееся дыхание.
– Ты даже не позаботился спрятать его! Думаешь, я такая дура, что даже разучилась читать?
– Во-первых, ты не должна была заходить в мой кабинет, - произносит ее муж сквозь зубы, - не говоря уже о том, чтобы...
– Я в своем доме! И в своем праве!
– женщина уже почти кричит.
– Не пытайся скрыть, что у тебя кто-то есть! Я обо всем догадалась!
– У нее перехватывает дыхание от ярости, и пару мгновений она просто пожирает мужа глазами, тяжело дыша и прижав руку с письмом к груди.
– Элинор, ты не в своем уме, одумайся!
– Ты завел себе любовницу! Я все знаю!
– она бросается к мужу, храбро глядя на него в упор сверкающими яростью глазами.
– Успокойся сейчас же!
– Харольд пытается взять ее за
– Не трогай меня! Этими же руками ты дотрагивался до нее! Ты низок!
– она бросается на мужа, барабаня кулачками по его груди. Тот перехватывает ее запястья и отстраняет прочь. Элинор оказывается у самого огня и в изнеможении хватается за каминную полку, опустив голову и прижав руку ко лбу. Когда она снова поднимает лицо, глаза ее полны слез, но ярость в них ничуть не угасла; напротив, в ее огромных черных зрачках плещется ненависть. Она медленно поднимает руку и потрясает письмом у себя над головой.
– Она не отнимет тебя у меня, никогда!
– на этот раз она не кричит, а почти шипит.
– Ты - мой муж, и останешься со мной!
– Элинор, отдай мне письмо, - Харольд делает несколько шагов к жене.
– Нет! Ты не получишь его, пока не объяснишь мне все! Я не позволю, чтобы какая-то потаскуха переманила моего мужа.
Он пытается выхватить письмо, но Элинор проворно заводит руку за спину.
– Да я скорее выцарапаю тебе глаза!
– и она бросается на мужа, но на этот раз действительно целится пальчиками прямо ему в лицо. Разъяренный мужчина хватает ее руки над локтями и с силой отпихивает назад.
На секунду время останавливается. Элинор падает и пытается ухватиться руками за воздух, смятые листы летят на пол, но никому уже и дела до них нет. Она встает, но не видит шлейф своего платья: тонкая ткань занимается огнем в мгновение ока, и в мгновение ока вспыхивает, будто факел. Какое яркое пламя! Амелия чувствует, как пламя охватывает ее, и в смятении прикрывает рукой лицо, чтобы отгородиться от жара, но он не отступает, а только разгорается сильнее. Ее платье охвачено пламенем, жар нестерпим, и она посреди этого огня, как Жанна Д'Арк на костре. Вслед за пожаром ее охватывает ужас, она бросается к Харольду, но он отступает, исчезая из виду. Что-то мешает ей видеть, и она откидывает со лба горящие локоны. Она слышит сухой треск огня, пожирающий их, но ничего не может сделать. Девушка стряхивает с себя огонь, но теперь он и на ее руках; она бросается в объятия портьеры, чтобы сбить пламя, но сухой бархат занимается в считанные секунды. Испустив отчаянный крик, Амелия падает на ковер, задыхаясь от дыма и пламени, который уже пожирает ее тело; рядом тлеет что-то черное - это локоны ее собственных волос. От платья уже ничего не осталось, и женщина сжимается в комок, закрывает глаза, но ей нечего бояться наготы - она полностью скрыта огнем. Кожа Амелии трескается, выпуская наружу струйки крови, которая сразу же чернеет и запекается. Когда огонь добирается до лица, она кричит, не слыша саму себя, прижимая к нему горящие руки; ее глаза лопаются от жара, и она больше не видит ничего. Воздух наполняется запахом паленой плоти, и нечеловеческая, дикая боль накрывает ее с головой. Не остается ничего, кроме бушующего пламени, боли и ее собственных криков, которые, наконец, затихают, когда обожженные легкие больше не могут вдыхать воздух.
Она летит в клубах дыма - или это уже летит ее душа, расставшаяся с телом? Амелия парит, освобожденная огнем, и видит внизу, на полу, свои распростертые обгоревшие останки. Рядом она видит горничных, поспешно заливающих водой огонь. Каким-то чудом уцелевшие обрывки белого платья совсем не прикрывают темно-красного мяса, которое открыл взгляду огонь, лица больше нет, и можно лишь с трудом различить то, что когда-то было ее носом или губами, а на месте глаз зияют два черных провала. Еще одна дыра на месте рта; ее мертвое тело словно продолжает беззвучно кричать, но теперь уже никто, никто и никогда не услышит ее... Ни одна живая душа не ответит ей, сколько бы она ни кричала, и сколько бы ее собственный крик ни звенел у нее в ушах.