Лунные капли во флаконе
Шрифт:
Тень от дерева упала на Амелию через распахнутое окно, преображая ее. Девушка не могла оторвать взгляда от зеркала: она ни разу не видела, чтобы ее глаза были такими огромными, а кожа сияла внутренним светом, как Луна. Как завороженная, она смотрела на свое лицо и волосы, ставшие непривычно темными. Ночная сорочка, сделавшаяся прозрачной от лунного света, казалась ей сейчас совершенно лишней, и она без раздумий стянула ее и кинула на пол. Она никогда не видела себя целиком обнаженной, никогда не переодевалась у зеркала, старалась не смотреть на свою наготу, такую отвратительно постыдную, но сейчас казавшуюся ей совершенной. Амелия засмеялась, и отражение засмеялось вместе с ней. Молодая девушка по ту сторону зеркала была прекрасной и в то же время совершенно чужой, ведь Амелия не могла стоять голой перед трюмо и с таким бесстыдством себя рассматривать! Она должна сейчас спать в своей постели, а не слушать шум моря. Она не могла смеяться
Девушка медленно распустила косу, в которую убирала волосы на ночь, и они тяжелыми волнами упали на спину и плечи, щекоча кожу. Если днем они были легкими, словно пух, и напоминали цветом солому, то сейчас они будто разом потемнели и потяжелели. Как у Элинор. Именно такой она видела ее в своем кошмарном сне. Эта мысль показалась ей такой необычной и удивительной, что она даже дотронулась до лица и легонько ущипнула себя за щеку, чтобы проверить, в самом ли деле это она. О да, отражение принадлежало ей: и это бледное лицо, и широко распахнутые голубые глаза, и светлые брови над ними. Ее нос, ее губы, и уши, отчего-то ставшие ей чужими. Амелия крепко зажмурила глаза, а когда открыла их вновь, и отражение, и комната в нем поплыли, как растекающийся по блюдцу мед. Прежде, чем пол начал уходить из-под ног, она успела сесть на стул и опереться на письменный стол. На нее внезапно накатила усталость прошлого дня, и Амелия подумала, что если закроет глаза, то заснет прямо здесь, даже не добравшись до кровати. Но вместо этого подвинула к себе тетрадь с тюльпанами - дневник, в который она сегодня еще не написала ни строчки, хотя и обещала себе вести записи ежедневно. Если она сейчас заснет, то день закончится, и она так и не успеет ничего написать.
Амелия потянулась к чернильнице, в темноте нечаянно оросив каплями чернил стол, писчую бумагу и дневник. Она сама не видела, что писала, и оттого строки уходили то вверх, то вниз, наезжая одна на другую, а вместо букв изредка появлялись странные символы, несуществующие в английском языке. Но девушка все писала и писала, а когда чернила заканчивались, продолжала скрести сухим пером, раздирая тонкие страницы.
"15 июня, какая чудесная ночь. Самая лучшая из всех ночей в моей жизни. Почему я всегда писала о днях, но молчала об этом чудесном времени, когда дом окутывает тишина, слышно лишь море за окном - нет, это не море, но я хочу, чтобы вместо лужайки под окном было именно оно - и чтобы ветер со свистом врывался в распахнутые окна? Он обнимает меня, шепчет что-то на ухо, и здесь становится так хорошо и свежо. Я качаюсь на его волнах, как в лодке. Если бы я только не была такой усталой, я бы спустилась сейчас вниз и бежала по траве в лунном свете, но глаза слипаются... Мне кажется, я сейчас засну. Доктор дал мне каких-то горьких капель, наверное, от них я теперь хочу спать и даже не знаю, закончу ли эта запись. Я пишу с закрытыми глазами - интересно, смогу ли я завтра прочесть то, что написала? Или все это тоже окажется сном?
Я боюсь следующего утра, потому что это значит, что эта ночь закончится, а вместе с ней и то волшебство, что я испытала. Я боюсь снова стать собой и не увидеть больше в зеркале ту незнакомку. Я боюсь боюсь боюсь, что и шум моря мне лишь пригрезился, и вся моя свобода лишь воображаема. Сейчас я могу стать птицей и улететь прочь отсюда, меня ничто не держит. Я скинула с себя все лишние оковы и могу теперь стать свободной, но не закончится ли моя свобода вместе с рассветом?
У меня так много дел завтра, а значит, мне нужно снова стать собой, такой рассудительной и правильной. Мне надо написать письмо Ричарду. Или я уже писала ему письмо? Тогда я напишу ему еще одно и скажу, что я люблю его, и что мой отец хочет, чтобы мы поженились. То есть что я этого хочу, ведь я этого очень хочу! Отец обмолвился как-то за ужином, что я скоро стану миссис Харви, а я не знала, что ответить и что сделать, и поэтому засмеялась. А сейчас я плачу, но я не знаю, почему, ведь я всю жизнь хотела выйти замуж на Ричарда и стать миссис Харви. Лучше я напишу ему об этом прямо сейчас, пока не забуду, что я его люблю. Ведь я же люблю его? А что тогда я чувствую к Сэмьюэлу? Должно быть, я падшая женщина, раз могу думать сразу о двух мужчинах - но об этом никто не должен знать! Я слышала, что тех женщин, у которых несколько мужчин, называют распутными, и неужели я теперь такая? Вдруг я тоже люблю Сэма? Как мне это понять? Все мои мысли сейчас только о нем, я хочу, чтобы он был сейчас рядом со мной. Я уверена, Сэм тоже услышал бы море и чаек, и, посмотрев на меня сейчас, тоже увидел бы ту девушку из зеркала. Но я не могу ему этого рассказать! Господи, пожалуйста, сделай
Я сейчас же напишу ему... Он тоже увидит море...
И мы поедем в свадебное путешествие в Италию..."
Она не написала Ричарду. Она едва помнила, что писала что-то об Италии - и в своих грезах тут же оказалась во Флоренции, на площади Синьории. Там тоже пели чайки, а Дженни укладывала ее спать. Она перенесла Амелию в постель и помогла ей натянуть ночную сорочку.
– Я не хочу, - пробормотала девушка сквозь сон, - я хочу летать.
– Тихо, мисс, - ее руки проворно застегивали пуговицы под самой шеей, а Амелия стремилась их вновь расстегнуть.
Дженни закрыла окна, прибрала беспорядок на ее столе и укрыла девушку одеялом, поцеловав на ночь в лоб, как это делала мама, когда Амелия была маленькой. Поцелуй был таким страстным и горячим, он коснулся ее губ и спустился ниже на шею, что она вся загорелась. Это была уже, конечно, не Дженни, а Сэмьюэл, и они вместе гуляли по Флоренции, и он целовал ее все жарче и жарче, пока не начался пожар.
Глава 6
Под пледом, которым укрыла ее Конни, было слишком жарко, и Амелия отбросила его. Почему она все время проводит в постели, словно больная, почему спит среди бела дня, когда во всем ее теле такая бодрость? Ей ведь совсем не хочется спать! Она выбралась из постели и сладко потянулась, расправляя затекшие суставы.
На языке еще хранилась память о горьковатом привкусе капель, но теперь их вкус вовсе не казался Амелии неприятным, как было поначалу. Какое славное снадобье! И как славно было бы сейчас станцевать, чтобы еще полнее почувствовать жизнь, которая переполняет все ее существо! Амелия вскочила на ноги, ощутив себя бодрой и свежей, как никогда прежде, и закружилась по комнате. Кружение наполнило ее воздухом, и она почувствовала себя легкой, точно перышко. Еще чуть-чуть, и она взлетит. Она могла бы танцевать, танцевать и танцевать, не переставая, как прежде на балах.
Она остановилась, потому что ее голова и впрямь пошла кругом. Но это было так приятно! Почему она больше не бывает на балах? Элинор всегда любила танцевать и веселиться. И что это за глупая, уродливая одежда на ней? Слишком простая для платья ткань скрывает грудь, плечи и руки, колет кожу, и еще эти ужасные пуговицы у самого горла. Этот неуклюжий наряд делает ее фигуру бесформенной и безобразной. Да это же ночная рубашка! Она даже тихонько рассмеялась от своей догадки. Кто же танцует на балах в ночной рубашке? Какая глупость! Она фыркнула и схватилась за верхнюю пуговицу, но петелька оказалась слишком тугой. В нетерпении девушка рванула ворот, да так порывисто, что сразу несколько пуговиц отскочили и со стуком посыпались на пол. Она снова рассмеялась, проворно стянула рубашку через голову и отшвырнула в угол. Потом распахнула шкаф.
То ли дело ее чудесное белое платье, такое же легкое, воздушное и изящное, как она сама. Разумеется, оно висело на самом виду, ведь это самый любимый ее наряд. Она поспешно натянула его и закружилась так, что тонкая полупрозрачная ткань обвилась вокруг, разлетаясь, как платье сказочной феи. Изящное французское кружево обрамляет декольте, шелковые ленты окантовывают рукав и очерчивают талию, поднявшуюся под самую грудь, а ниже водопадом ниспадает свободная ткань: шелковая внизу, легкая газовая - поверху. Она нежно ласкает ее ноги, не сковывая движений. Кружась, она бросила взгляд в зеркало - ах, как же она хороша! Яркие глаза сияют, будто угольки, губы подобны бутонам роз, волосы черные и глянцевые, как смола, еще не остывшая после лесного пожара. И ярко и празднично горят красные язычки пламени, занимающиеся вдоль подола, так весело бегут наверх! Она танцевала и танцевала, а огонь поднимался по ее юбке, образуя причудливые узоры, обвиваясь вокруг талии дивным алым поясом. И чем быстрее кружилась Элинор, тем ярче разгоралось пламя; добравшись до лифа, оно вспыхнуло сильнее, расцветая на ее груди цветком страстолиста. Она захохотала. Как чудесно быть такой яркой и красивой, прекраснее всех! Она сделала последний стремительный оборот, и платье разом вспыхнуло на ней, победным факелом озаряя ее собственное ликующее лицо в зеркале. Но потом язычки пламени бестолково заметались, отражение начало меркнуть и отдаляться...
Амелия проснулась. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах ритмом огненного танца. Боже, так ей все это приснилось. Что за странный сон, что за безумие! Она видела в зеркале Элинор, более того - она сама была Элинор. Амелия села в постели. Солнце стояло высоко над горизонтом - очевидно, время обеда уже прошло... Неважно, ей совсем не хотелось есть.
В дверь постучали, и в спальню вошла горничная.
– Добрый день, мисс. Как вы спали?
– на ее лице отразилось беспокойство.