Лунные танцы
Шрифт:
— Найди мне Петрина! Пожалуйста…
Свенцицкая ушла, не прощаясь.
Дальше время полетело как спортивная машина — с невероятной скоростью. Это миф, что тюремные дни на первых порах кажутся бесконечными — для Вознесенского они проносились мгновенно. Сутки напролет он думал о случившемся и не мог разобраться, что же произошло на самом деле. Вызовы на допросы, одиночная камера и тюремные стены казались ему бутафорией. Этого не могло быть в его жизни! По определению. Еще немного — и все выяснится. Да, его компания не была белой и пушистой: финансисты всегда искали новые пути минимизации налоговых отчислений, большинство прибылей уводилось за границу. Но так делали все! К тому же Станислав припомнил, что периодически даже отчислял деньги на какую-то благотворительность,
На связь с Иреной, узнав об аресте Вознесенского, немедленно вышла Маргарита Ивановна Меер. Она единственная сама предложила помощь, перевела из Франции деньги, чтобы по делу Станислава продолжал работать один из известнейших российских адвокатов. Именно благодаря ее участию Станислав сидел в одиночной камере с телевизором и холодильником. Меер собиралась приехать в Москву, но в последний момент, посоветовавшись со знающими людьми, не рискнула. Мало ли что еще может произойти… Сейчас никто не может быть уверенным ни в чем. Меер регулярно звонила и передавала через адвоката, чтобы Станислав держался.
Остальные друзья и бывшие партнеры по бизнесу делали вид, что вообще не были знакомы с Вознесенским. Несколько человек из тех, с кем Станислав общался довольно близко, в течение месяца перевели все свои активы на Запад и тихо уехали. Как можно вести бизнес в такой непредсказуемой стране, да еще в самый разгар очередной предвыборной кампании?
А один из тех, кто ему по старой памяти нередко помогал из уважения еще к Меер, человек, бывший не последним лицом в кремлевской администрации, Александр Соколов, вообще исчез при странных обстоятельствах. Конечно, его положение после известных перемен было очень непрочным, он и сам работал во враждебной в целом среде, но, по представлениям Станислава, еще мог как-то повлиять на ситуацию. Вознесенский просил адвоката связаться с ним. На следующий день адвокат принес ему удивительные вести о том, что Соколов в один прекрасный день оставил жене и сыну все нажитое имущество, раздал нищим на паперти несколько тысяч долларов и, ни с кем не прощаясь, уехал и поступил послушником в какой-то удаленный монастырь. Говорил, что хочет что-то понять. Все, кто его знал, включая сына и жену, разводили руками: Соколов всегда был более чем благополучен. Недоброжелатели поговаривали, что он просто сошел с ума. А как еще можно объяснить такое? В любом случае его исчезновение скоро перестало быть скандальной новостью — разворачивались события поважнее.
Адвокат приходил к Вознесенскому с неизменно оптимистичным выражением лица и убедительно говорил, что благодаря его титаническим усилиям удастся сократить срок до шести лет, а потом уйти под амнистию… Конечно, это будет очень непросто — из дела «Фининвеста» и лично его руководителя готовят показательный процесс, документов у обвинения уйма, но не все еще потеряно. Станислав непонимающе смотрел на адвоката. Амнистия, срок… Все это звучало бредово, нереально и было по другую сторону его восприятия. Сознание Станислава отказывалось воспринимать такую информацию. Большую часть дня он сидел уткнувшись взглядом в стену и не думал ни о чем. В голове была удивительная звонкая пустота. Одиночество засасывало, окутывая тишиной, как мягкая вата.
— Вы же столько лет в бизнесе! Зачем вы все это подписывали? Неужели вы не видели, что вас планомерно подставляют? — удивлялся адвокат. — Подумайте, кому это может быть нужно!
Вознесенский продолжал хранить равнодушное молчание. У него не было никаких предположений на этот счет.
«Может, и вправду идиот?» — думал адвокат.
Незаметно пролетели несколько месяцев, наступил день суда. Его провели при закрытых дверях и очень быстро. Воспаленный взгляд Вознесенского выхватывал из толпы знакомые лица: Ирена, адвокат, бывшие
Приговор прозвучал почти фатально: шесть лет с полной конфискацией имущества. Прокурор был очень расстроен, что не удалось дать больше, и даже сокрушался по этому поводу вслух. Вознесенский был на удивление спокоен. Что-то глобально изменилось у него в сознании за прошедшие месяцы. Он отказался от последнего слова и отвернулся уже было от присутствующих, как вдруг его окликнул знакомый голос. Станислав равнодушно посмотрел в зал и внутренне вздрогнул от радости: Людмила! Он не видел ее с того самого дня, как она, по неизвестным для него причинам, неожиданно уволилась. Она подошла к клетке, в которой сидел Вознесенский, он привстал ей навстречу.
— Станислав Георгиевич, я знаю, кто вам все это устроил, — прошептала она очень быстро, — я знаю, что вы не в курсе того, что произошло. Я сделаю все, чтобы вы тоже узнали об этом…
Охрана оттеснила Людмилу от Вознесенского. Что она все-таки имела в виду?
Через несколько дней после суда Станислав внезапно осознал, что вынесенный ему приговор не шутка. Он был снова заперт в тесной тюремной камере, и никаких перемен не предвиделось. Дни потянулись медленно и тоскливо — как жевательная резинка. От всего этого можно было сойти с ума! Он тупо смотрел телевизор. Рассказывали об очередных успехах Генпрокуратуры в борьбе с крупным бизнесом. Теперь уже была другая жертва, гораздо более состоятельная. Наверно, и она не последняя…
Пелена, последние полгода закрывавшая от Вознесенского реальность, неожиданно спала, и он увидел всю неприглядность и безысходность своего положения. Придавило отчаяние. Несколько дней он рыдал, бился головой об пол и в результате провел потом две недели в тюремной больнице с сильнейшим нервным срывом. Его способность чувствовать стала в тысячу раз острее. Окружающая обстановка, запахи, люди — все действовало на Станислава так, точно вспарывало вены, задевало каждый нерв, оглушая мозг ударной волной. Вытерпеть это не было никаких сил. Хотелось одним движением оборвать свои муки, но под рукой не было даже лезвия. Вознесенский серьезно задумался о самоубийстве.
Однажды на свидание пришла Свенцицкая и, пряча глаза, скороговоркой сообщила, что уезжает в Париж. Голос ее выдавал, хотя она и старалась улыбаться.
— Это совсем ненадолго, я просто по Женьке соскучилась, надо там какие-то дела доделать…
Но Вознесенский уже в этот самый момент точно знал, что это навсегда. И никакого сожаления или горечи по этому поводу не было. Ирену он не осуждал.
После того как суд вынес приговор, Станислав не то чтобы смирился с ним, скорее — осознал неизбежность происходящего и свое бессилие что-то изменить. Известие об отклонении апелляции в Верховном суде он воспринял уже совершенно спокойно. Настоящим кошмаром стали мысли и воспоминания, которые бешеным потоком нахлынули на Вознесенского. Память беспорядочно выхватывала какие-то эпизоды из разных лет жизни, и Станислав против своей воли вынужден был переживать заново то, о чем он, как ему казалось, и думать забыл.
Ему снился полуживой, похожий на скелет, Матвей, который грозил ему из-за решетки костлявым кулаком и обещал скорое возмездие; отец с матерью, которые долго и пристально смотрели на него с безмолвным укором, и хотелось провалиться под землю от этого взгляда, Лера… Где она сейчас? Наверное, вышла замуж, может быть — даже родила… Прошло достаточно времени. Наверное, у нее все хорошо. У нее должно быть все хорошо! Она тоже ни разу не пришла на свидание, как и многие другие…
Думая о Лере, Вознесенский готов был рыдать от бессилия. Зачем он поступил с ней так, идиот? Почему он не удержал ее в последний раз, когда она уходила, ожидая, что он ее остановит? Соленые, едкие слезы закипали в глазах. Несколько раз он садился писать ей письмо, но не мог дописать даже первой строки, бросал ручку и рвал бумагу в мелкие клочья. Слов не было. Его охватывала боль, какой он не испытывал никогда в жизни.