Лунный лик Фортуны
Шрифт:
С легким жестом извинения сестра обогнала его, пересекла внутренний двор и, пройдя галереей, открыла дверь в ее конце. Она что-то проговорила единственной обитательнице комнаты, но голос монахини был слишком тих, чтобы Жосс сумел разобрать слова. Наклоном головы она пригласила Жосса войти, затем, сочтя свою задачу выполненной, боком проскользнула мимо него и закрыла снаружи дверь.
Когда монахиня доложила о пришельце, аббатиса Элевайз лишь подняла голову. Теперь Жосс стоял перед ней, а она, сидя совершенно спокойно, внимательно изучала его. Лицо аббатисы, обрамленное белым крахмальным вимплом под черным покрывалом, было
Однако аббатиса и не думала улыбаться.
Если бы Жосс не знал, что подобное невозможно, он почти поверил бы, что Элевайз ждала его. На ее спокойном лице не было ни тени удивления, а в глазах – вопроса.
– Жосс Аквинский, – произнесла Элевайз, видимо, повторив слова монахини. – И что же вам здесь угодно, Жосс Аквинский?
Он вручил ей бумаги, предоставив им ответить за него.
Возможно, королевская печать произвела на аббатису Элевайз такое же сильное впечатление, как и на привратницу, тем не менее она никак не проявила этого и, развернув письмо, подтверждавшее подлинность печати, прочитала его от начала до конца.
Затем, свернув и разгладив письмо крупными и удивительно сильными руками – Жосс почему-то всегда представлял руки монахинь непременно белыми и тонкими, больше подходящими для молитв, чем для раскалывания грецких орехов, – аббатиса снова подняла на него глаза.
– Я так и полагала, что рано или поздно кто-то должен приехать. Кто-то вроде вас. Не сомневаюсь, вы хотите, чтобы я рассказала вам все, что мне известно о Гунноре из Уинноулендз.
– Да, мадам.
Правильно ли так обращаться к аббатисе? Если и нет, она, кажется, не возражала.
Лицо аббатисы, суровое от какого – то внутреннего напряжения, неожиданно смягчилось, и на какой-то миг на нем почти проступила улыбка.
– Прошу вас, мой господин рыцарь, садитесь. Могу я угостить вас чем-нибудь? – Элевайз протянула руку к маленькому медному колокольчику. – Думаю, – теперь улыбку нельзя было не заметить, – вы проделали большой путь от двора короля Ричарда.
– Я ехал не прямо оттуда. – Жосс улыбнулся в ответ, придвинул указанный аббатисой стул и уселся. – Но подкрепиться никогда не мешает.
Жосс обладал еще одной привычкой воина: ни в каком случае не отказываться от предложенных еды и питья – ведь никогда не знаешь, когда их предложат еще.
Аббатиса Элевайз позвонила в колокольчик и попросила монахиню, явившуюся на ее зов, принести эля и хлеба. Когда еду поставили перед Жоссом – хлеб оказался горячим и необыкновенно вкусным, тут же был и ломтик какого-то острого сыра, Жосс предположил, что козьего, – аббатиса заговорила:
– Гуннора была с нами немногим меньше года, и я не могу сказать, что ее вхождение в нашу общину было совсем уж успешным. Во время нашей первой встречи она выглядела набожной, с жаром говорила о своей уверенности в призвании. Но… – Черные брови аббатисы шевельнулись навстречу друг другу. – Чего-то не хватало. Все это звучало не совсем искренне. – Элевайз посмотрела на Жосса, и на ее лице снова появилась едва заметная улыбка. – Вы, конечно, попросите объяснить, что я имею в виду, но, боюсь, я не смогу это сделать. Скажу только, что характер Гунноры, в общем и целом, не подходил для монашеской жизни. Она говорила правильные вещи, но они шли не от сердца. Посему Гуннора не могла
Тут же поправив себя, Элевайз добавила:
– Точнее, не казалась счастливой, поскольку Гуннора не доверяла свои мысли ни мне, ни, насколько мне известно, кому-либо из сестер.
– Понятно.
Жосс пытался мысленно набросать портрет мертвой монахини, но у него ничего не получалось. Что-то не соединялось. До этого момента она была всего лишь мертвой монахиней. Теперь, неожиданно, она стала личностью. Не очень счастливой личностью.
– У нее были близкие подруги? – спросил Жосс скорее для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, нежели чем искренне желая действительно узнать о подругах. В самом деле, разве это имело какое-нибудь значение?
– Нет. – Аббатиса не поколебалась ни на секунду. – Думаю, нет, не было. До тех пор пока…
Ее прервал стук в дверь, и почти в тот же миг на пороге появилась толстая монахиня лет пятидесяти.
– Аббатиса Элевайз, мне так неловко врываться к вам, но… Ой! Простите!
Залившись багровой краской от смущения, монахиня попятилась из комнаты.
– Позвольте представить вам нашу лекарку, сестру Евфимию, – спокойно сказала аббатиса. – Евфимия, вернись, это Жосс Аквинский.
Жосс встал и поклонился.
– Он прибыл к нам от двора Плантагенета. Он хочет знать, что мы можем сообщить ему о бедной Гунноре.
– Да? – Глаза сестры Евфимии расширились. – Зачем?
Аббатиса Элевайз посмотрела на Жосса, безмолвно спрашивая, следует ли ей говорить или Жосс сам все объяснит. Не получив никакого ответа, она заговорила:
– Затем, Евфимия, что королю Ричарду вдвойне важно знать, какие мотивы привели к этому убийству. С одной стороны, Гуннора принадлежала к нашей общине в Хокенли, а мать Ричарда, королева Алиенора, очень благоволит нашей обители. С другой стороны, для того чтобы восславить доброе и милосердное имя нашего нового правителя, из тюрем было освобождено множество заключенных, так вот, похоже, один из них и совершил насилие над нашей сестрой.
Жосс не помнил, чтобы какая-либо из этих двух причин была обозначена в королевских бумагах. Его мнение об аббатисе Элевайз росло.
Сестра выглядела теперь еще более подавленной.
– Аббатиса, как раз насчет бедной девочки мне и надо с вами поговорить! Только… – Она многозначительно посмотрела на Жосса.
– Я подожду за дверью, – сказал он.
– Нет, – произнесла аббатиса Элевайз тоном, говорящим о том, что она давно привыкла к выполнению своих указаний – Что бы ни сказала Евфимия, я должна буду повторить это вам. Лучше, если вы услышите все из ее собственных уст. Итак, Евфимия?
Жоссу было жалко несчастную сестру, которая, совершенно очевидно, не ожидала и не хотела присутствия в комнате кого-либо, кроме аббатисы.
– Это не просто, – уклончиво проговорила она.
– Убеждена, что не просто. – Аббатиса была непреклонна. – И все же, пожалуйста, попытайся.
– Я знаю, мне не следовало делать этого, – запричитала сестра. – То, что я совершила, навсегда останется на моей совести. Я не могу больше нести этот груз, правда не могу, поверьте! Я должна рассказать кому-нибудь. Я исповедуюсь и буду наказана, пусть так, это будет лишь облегчением! Что бы мне ни велели сделать, я сделаю охотно и с радостью, каким бы ни было суровым наказание!