Львы Сицилии. Закат империи
Шрифт:
– Плевать они хотели на нас! – кричит коренастый. – Они знают, что нам нужно кормить семьи, знают, что мы будем цепляться за работу зубами и ногтями… что никуда не денемся, а мы молчим, даже…
– Верно! Так и есть! – Гул толпы перекрывает голос оратора. Кое-кто бросается к воротам, закрывает их, другие громко колотят по стенам литейного цеха. Улица пульсирует громкими звуками, яростными криками, напряжением с запахом железа и пота. Сотни рабочих молотят кулаками, кричат, что не позволят себя ограбить, что работа – хлеб для их семей, и это правда, что они цепляются за нее зубами и ногтями, никогда не протестуют, но сейчас…
Тогда Иньяцио решает
Он абсолютно спокоен, высоко держит голову, сжимает в руке шляпу. Невозмутимо направляется к воротам.
Его замечает ребенок, тянет отца за рукав: «Папа, папа! Здесь хозяин! Сам дон Иньяцио здесь!»
Мужчина оборачивается, таращит глаза, стаскивает с головы шапку и прижимает ее к груди.
– Дон Иньяцио, Бог в помощь, – бормочет он приветствие, щеки его пылают от смущения.
Так же внезапно, как и начался, гул стихает.
Толпа расступается, чтобы пропустить Иньяцио. Оратор опускает руки и отходит в сторону, словно разом растеряв весь свой запал. Ворота приоткрываются. Одни рабочие обнажают голову, смотрят на Иньяцио со страхом, смешанным с благоговением. Другие отступают назад, третьи опускают глаза, уставившись в землю. Иньяцио отвечает на приветствия легким кивком, но не произносит ни слова.
Некоторые взгляды отнюдь не робкие. Он чувствует их спиной, чувствует ненависть, запах гнева. Едкий запах – так пахнет порох. Эти взгляды – голодные, злые – преследуют его до входа в административное здание, где его ждет человек с седеющей бородкой и большими залысинами, инженер Вильгельм Тайс, директор литейного завода. Этот невысокий, тщедушный человечек рядом с крупным Иньяцио кажется еще меньше.
Тайс закрывает за ними дверь на два оборота ключа. Молча они идут по узкому, все еще темному коридору, поднимаются по лестнице и входят в помещение конторы, где дюжина сотрудников в черных костюмах, рубашках с накрахмаленным воротничком и в полотняных нарукавниках готовится приступить к работе. Проходя вдоль аккуратно расставленных столов, Иньяцио приветствует служащих, спрашивает о делах семейных.
Время от времени бросает взгляд на большое окно, откуда виден весь двор литейного цеха. Рабочие медленно входят в ворота: он видит их усталые лица, замечает несколько рук, машущих в направлении офисов.
Он не прячется. Пусть они меня видят, думает он. Пусть знают, что я здесь.
За его спиной слышится покашливание.
– Итак, инженер Тайс. Насколько я понимаю, люди плохо восприняли решение о переходе на новые условия работы в корабельных доках.
Тщедушный человечек подходит к столу. Это место он, директор, обычно занимает в отсутствие Иньяцио, но не сегодня. Сегодня есть главный.
– Дон Иньяцио, отмена надбавки за работу в доке вызвала недовольство, к которому мы оказались не готовы; по крайней мере, к такому бурному. Эти возмущения, бесконечные протесты, да еще этот их листок, эта газетенка…
– «Иль Поверо»? Газета бедняков? Чему вы удивляетесь? Там половина редакции – рабочие литейного цеха. Я ожидал, что они будут недовольны.
– Они преувеличивают. Рабочие, особенно механики и сварщики, жалуются, что работа в доке стала слишком тяжелой и опасной и что без надбавки она того не стоит. Два дня мы как-то сдерживали протесты с помощью сил правопорядка, но теперь…
Иньяцио слушает, не оборачиваясь. Поглаживает бороду и размышляет. Кое-кто был арестован, он точно
Он чувствует напряжение, повисшее в воздухе, густое, как пар. Оно окутывает не только рабочих, но и служащих. Оседает на белых стена офиса, на черных от копоти стенах завода, проникает в легкие.
Надсмотрщики в форме торопят рабочих, подгоняют их к рабочим местам. Кто-то проявляет недовольство, парня толкают, он возмущается. Один из надсмотрщиков замахивается дубинкой, другие вмешиваются, чтобы прекратить потасовку.
Шипение воды, закачиваемой в трубы для охлаждения прессов, возвещает о том, что литейный цех вот-вот возобновит работу.
С легким дребезжанием открывается дверь кабинета со стеклянными фрамугами, следом слышен стук трости. Издалека долетают удары кузнечных молотов.
– Простите за опоздание, – говорит Винченцо Джакери, управляющий литейного завода. – Сегодня утром моя нога никак не хотела шевелиться.
Иньяцио идет ему навстречу, подвигает кресло:
– Это моя вина, дон Винченцо.
– Ни в коем случае! – Лицо Винченцо Джакери, отмеченное печатью лет, освещает улыбка. – Вы грешите тем же, что и ваш отец: бедные христиане должны немедленно исполнять ваши приказания, – вздыхает Джакери, устраиваясь в кресле.
Иньяцио улыбается в ответ. Проводит рукой по гладкой поверхности стола – долгие годы этот стол верой и правдой служил его отцу в лавке на виа Матерассаи. Иньяцио не мог с ним расстаться. Он садится, кладет руки на стол.
– Мой отец и ваш брат Карло, мир его праху, были сделаны из одного теста.
Джакери кивает, его руки крепко сжимают набалдашник трости. Он указывает подбородком на окно:
– Что будем делать?
Тайс с недовольным видом разводит руками:
– Деревенщина, бездельники. Невежи, которые двух слов связать не могут. Разве это рабочие? Их нужно хорошенько проучить! Вздумали нами вертеть? Пусть знают, что у них ничего не выйдет!
Иньяцио кладет подбородок на скрещенные руки.
– Это наши рабочие, инженер Тайс. Да, деревенщина, но они работают у нас в литейном цехе и в доке. Мы нуждаемся в них. Особенно в генуэзских механиках и…
– Им хорошо платят, дон Иньяцио, – перебивает его Тайс, ерзая на стуле. – А работа, которую они выполняют…
Джакери покашливает, привлекая к себе внимание. Начинает осторожно, уставив глаза в пол, чтобы не задеть ворчливого инженера:
– Послушайте, на этом заводе мы делаем все – от столовых приборов до котлов. Не мне вам об этом рассказывать, инженер Тайс. Я работаю с этими людьми, знаю их. Вы несправедливы, когда называете их деревенщиной: это простые люди, они гнут спину, а получают гораздо меньше, чем рабочий во Франции, не говоря уже о Германии. Да, они невежественны, не хотят учиться новому, но они стараются заработать себе на хлеб. – Джакери поднимает голову и смотрит на Иньяцио, к которому сейчас и обращается. – Они знают, работа в доке опасна, но они также знают, что, откажись они от этой работы, всегда найдутся те, кто готов занять их место. Это Палермо, господа, где, получая две лиры в литейном цеху «Оретеа», ты уже богач. Некоторые готовы на все, лишь бы здесь работать. Но нам невыгодно нанимать новых рабочих, потому что у них нет опыта. Кроме того, вы знаете, как трудно убедить ливорнийца, про немца я даже не говорю, приехать сюда, чтобы обучить ремеслу наших рабочих. Вспомните, сколько мы им платим.