Лягушки, принцессы и прочие твари
Шрифт:
— Здесь?
— Нет, наверху.
— Возьмешь свою женушку? — Кажется, у Бахдеша было не тридцать два зуба, как у нормального человека, а все сорок два или пятьдесят четыре — так широко он скалился.
— Нет, думаю, ей стоит отдохнуть перед дальней дорогой.
Дальней… дорогой? Что? Какой еще дальней дорогой?
Куц успокаивающе сжал мои пальцы, но было уже поздно. В краткую секунду сомнений в мою душу снова пролез страх и свернулся ледяной змеей где-то под сердцем.
А если Куц выберет не меня, а Джокту? Ведь Джокта — его родина,
Нет! Я была уверена — так и есть.
— Я тоже… — пискнула я.
— Нет. — Отрезал Куц.
Я посмотрела в его лицо, пытаясь найти один-единственный правильный ответ на все свои вопросы. Но на нем не отражалось ничего. Совсем ничего.
Это была бесстрастное лицо статуи. Красивой статуи, с мертвыми мраморными глазами. Слишком светлыми, чтобы прочитать в них хоть что-то, настолько светлыми, что Куциан казался слепцом.
Жуткий был взгляд. Я вздрогнула, испугавшись того, кого только что без стеснения называла собственным мужем. И отдернула руку.
Он, кажется, даже не заметил. Сразу же проследовал, не оборачиваясь, к лестнице.
Теллер поверил ему: он передал мне кольцо в облике собаки, и, кажется, это значило, что он одобрил кандидатуру Куца. Что он признал моего нацелованного жениха, несмотря на всю свою неприязнь к джоктийцам и недоверие к шпионам.
Далька рядом со мной чуть ли не приплясывала, радуясь по-детски непосредственно…
И только я не могла довериться ему полностью. Я боялась, что когда Куциан вернется, он окажется моим врагом, а не моим другом. И пусть умом я понимала, насколько мала вероятность, но колечко его матери больше не казалось мне защитным кругом, оно жгло мне руку.
Я глубоко вздохнула, заставляя себя успокоиться. Я понимала, что чтобы Куц сейчас не сказал, как бы он себя не повел, я бы все равно испугалась его рано или поздно.
Я не могла ему довериться, потому что боялась этого. Боялась гораздо больше, чем Бахдеша, замужества и собственной разъяренной матери.
Вот с каким страхом мне надо было бороться в первую очередь.
И я старалась, правда старалась…
Получалось не очень.
Глава 9, в которой Куциан играет в воображаемые шахматы, Лика приказывает, а Фанти зарабатывает еще одно раздвоение личности
Когда-то давным-давно, когда мир был огромным, ярким и неизменно приятно радовал, мама была жива, а отец еще не морщился, едва заслышав его имя, Куциан прикрывал старшего брата. Не просто прикрывал: он нес большую ответственность, и под этим грузом хрупкие плечи пятилетки так и гнуло к земле. Узнай отец, что Бахдеш ушел пить со своими однокашниками, был бы большой скандал.
За окном сгущались сумерки, и маленький Циа ждал, ждал, ждал… Кажется, в конце концов он забрался на подоконник, задернул занавески и так уснул, не дождавшись.
Да, это было давным-давно. Мама была жива, отец еще помнил,
Куциан не знал, почему ему на ум пришло это детское воспоминание: застывший у окна карапуз вглядывается в темноту и старательно не думает, что брата могло съесть одно из тех чудовищ, о которых рассказывала нянюшка. В мыслях он видел этого малыша как бы со стороны, как частенько случается с самыми ранними воспоминаниями. Возможно потому, что в нем самом этого мальчишки давно уже не осталось.
Слишком уж часто он умирал. По частям. Огромный кусок его самого сгнил, когда умерла Ташхаса. Он смог его похоронить, как воины хоронят ампутированную ногу. И это был только первый раз, за которым последовали и другие.
Заискивание отца перед тем стариком из Совета; запах розовых духов чистенькой девочки, въевшийся в обивку дивана, как будто отец ли, Бахдеш ли, пригласили в их дом кусочек веселого квартала, и тот пустил в их доме корни, вгрызся, как вгрызается голодный клещ в шкуру шелудивой собаки; треснувшая рама на портрете матери, которую никто не удосужился заменить. Лишь Веда ведает, сколько он так провисел, пока Куциан не вернулся из загородного поместья.
Это было давным-давно, и ничего не осталось от того мальчика, что ждал у окна брата. Но что поделаешь с фантомной болью? Невозможно даже устранить источник: ведь болит то, чего давно уже нет.
Сейчас перед Куцианом сидел чужой человек.
Но какая-то часть его, тот самый мертвый маленький Циа, почти верила, что можно сказать ему: «Мы же семья!» И тот распахнет объятья, извинится, заплачет…
Поймет, что натворил.
Куциан набрал побольше воздуха…
— Ты меня не убьешь.
Сказал он, убеждая скорее себя, чем Бахдеша.
Этот человек убил бы его без всяких колебаний, невзирая на родную кровь; этот человек давно уже заблудился во тьме.
Маленький Циа никого не дождется.
Но Куциан хорошо знал Бахдеша. Тот всегда был слаб в шахматах; перечисление возможных ходов вводило его в ступор, он не умел просчитывать все варианты и ставил слишком много на оптимальный, и, что самое удивительное, никогда не обманывался в ожиданиях. Он рисковал так, как будто играл в кости, за какую бы игру не брался.
И его жизнь стала такими вот игральными костями. Будто сам Вефий подул в его стакан. Мир подкидывал Бахдешу самые лучшие комбинации. Выигрыш становился все больше и больше. Нет ничего удивительного в первородстве, в богатстве семьи, в хорошем здоровье. На свете полно здоровых, молодых и богатых аристократов.
Но каковы шансы, что лишь представившись сильнейшему веду страны, сразу станешь его любимчиком? Что он во всеуслышанье объявит тебя наследником? Что Совет поддержит твой слишком сложный, чтобы быть жизнеспособным, план? Что в самый нужный момент найдется обиженная на Аразу фея?