Лягушки
Шрифт:
— Что вы сказали, Александр Андреевич? — обеспокоился Острецов.
— Ничего. Я молчал. Возможно, кто-то произнес тост в Рыцарском зале, и сюда донеслось.
Тут же мраморный, с бурыми и черными вкраплениями камня, мужик подмигнул Ковригину: мол, всё путём. И заржал.
— Александр Андреевич, извините провинциала, — смиренно произнёс владелец (если он и впрямь владелец) Журина, домов в Шотландии, под Малагой и ещё неизвестно где. — Ваши интересы сейчас исключительно в Рыцарском зале, а я вас надолго отвлёк своим эгоистическим любопытством. Сейчас я препровожу вас к развлечениям, а сам займусь случаем с Каллипигой и площадью имени Каменной бабы. А потом мы как-нибудь вернёмся к разговору
Ковригин выговорил в ответ нечто вежливо-обещающее.
Острецовым был подан ведомый ему сигнал, и под балкон южного фасада явились дворцовые служители промежуточной породы, явно без добродетельной выучки, если им и доверяли подавать завтраки хозяевам и гостям, то изящного произнесения слов "Овсянка, сэр!" от них ожидать пока не следовало. Один из них стал проводником Ковригина, другой открыл перед Острецовым экран ноутбука, и на нём высветилась площадь имени Каменной Бабы.
При возвращении в Рыцарский зал Ковригин вспоминал. Ацтеки. Лягушка по имени Тлальтекутли. С клыками и когтями на лапах. Не зверь это никакой! Не зверь! И не лягушка! Земля! Именно такой представляли ацтеки Землю!
Впрочем он, Ковригин, мог и напутать…
25
В Рыцарском зале ацтеки с лягушками и даже прекраснозадая Каллипига с нагловатым, но упорным голым мужиком были мгновенно забыты.
Над Большой Рекой было тихо и грустно, а здесь всё будто бы звенело, звякало и куралесило. Но вскоре Ковригину стало понятно, что не всё куралесило. И не все. Иные и грустили. Или даже дремали. Отсутствие Ковригина мало кого озаботило. Ну, если двух-трёх человек. Натали Свиридова, хотя и изобразила недовольство возмутительным поведением кавалера, ей обязанного столь шумным успехом и признанием, без него явно не скучала.
— Садись, садись, озорник! — распорядилась Свиридова. — И сдвинем бокалы! За нашу с тобой молодость!
— А-а! — поднял голову звезда театра и кино Пантюхов. — Караваев явился. Васенька, сейчас примется читать сонеты. Это уместно под готическими сводами.
— Пантюхов! — рассмеялась Свиридова. — Тебя сбросят с башни в ров на съедение львам! Хотя львы, возможно, тобой и побрезгуют. Здесь нет Караваевых. Это Сашенька Ковригин, автор пьесы "Маринкина башня"!
— Не всё ли равно! — определил Пантюхов. — Ковригин. Караваев. "Польское мясо". А вот львов во рву нет. Ров залит шампанским. А у меня с него икота и изжога. Хозяин, видно, у нас непьющий, не знает, что употребляют русские мужики. Как только такие извращенцы зарабатывают миллионы? Его же и в сауны не пригласят для доверительных контактов, и не позовут играть в бильярд при открытом буфете. Хорошо ещё хоть сидр не выставил!
— Ты, Пантюхов, несправедлив. Или невнимателен. Вон там коньяки с арманьками, ликёры из монастырских погребов. А справа от камина стойка именно с русскими напитками. Там принимают заказы от самого Головачёва.
— Ещё бы! Это же генерал Люфтваффе! — обрадовался Пантюхов. — Его вкусы известны всем!
— А пока ты дрых, приносили подносы с раками местного проживания и синежтурское пиво.
— И долго я дрых? — спросил
— Уже и шелуху от раков убрали…
— Человек! — воскликнул Пантюхов, — и пальцы поднятой им руки защелкали удивительно громко. Будто кастаньеты.
— Есть пожелания? — сейчас же возник вблизи Пантюхова ловкий человек, вовсе не похожий на вчерашнего гарсона-консультанта из "Лягушек" Дантона-Гарика. Но, возможно, тоже Гарик.
— Чтобы было всё, как у нашего генерала Люфтваффе! — трубным голосом пожелал Пантюхов. — Кстати, этот генерал у меня в подчинении. Военная тайна. Но я вам её открываю.
— Слушаюсь! — и каблуки ловкого человека произвели звуки служебного понимания.
Очень быстро Ковригину стали прозрачны характер и сюжеты дружеской беседы. Видимо, в словах хозяина, предварявших застолье и брожение званных по просторам зала, было высказано пожелание спектакль не обсуждать и не оценивать тостами. То есть посчитать сегодняшний спектакль как бы рутинным и проходным. Или промежуточным. И всё. И хватит. Комплиментами же, особенно в стилистике кавказских восхвалений, не заниматься. Это и не корректно в присутствии московских профессионалов. Да и сглазить можно обещанные гастроли, и остудить горячее будто бы пока одобрение работы синежтурских служителей Мельпомены. Предположения Ковригина были подтверждены Свиридовой.
Да, так и было. И было сказано: веселитесь, развлекайтесь, общайтесь по интересам. И хорошо бы без сценического драматизма и швыряния трагиками любовников в оркестровую яму. Забудьте про театр, вы здесь — в буфете. Со скатертью-самобранкой и возможностью любую жажду утолить и ублажить любое чрево. Заказывайте, не стесняйтесь. Все пожелания будут исполнены.
А Пантюхов утонул в шампанском и продрых до тех пор, пока не вернулся с прогулки Ковригин.
— Ну уж и не совсем продрых, — сказал Пантюхов, отламывая клешню рака. — А кое-что и видел. Вот, скажем, Караваев, тебя то и дело пытались обнаружить две девицы, барышни-крестьянки из крепостного театра, глазищами зыркали, вызывая недовольство милейшей по сути своей Натальи Борисовны, а тут будто бы стервы ревнивой…
Ковригин словно бы получил разрешение узнать, откуда на него зыркали, но увидел лишь дебютантку Древеснову, та, заметив его интерес, аж подпрыгнула и сдула с ладошки, посчитаем, воздушный поцелуй.
— Мыльный пузырь из жестов Монро, — сказала Свиридова. — А ты, Сашенька, не туда смотришь. Ты ищешь красный бархат, а на ней уже голубой маркизет… Стало быть, ты не до такой степени одурел, раз не способен и затылком почувствовать, где и с кем увлекшая тебя женщина. И это меня радует…
"Почувствовал, — подумал Ковригин, — почувствовал! И надо сейчас же отправиться к ней!"
Но Натали опустила ладонь на руку Ковригина и словно бы наложила на неё оковы.
— Посиди, посиди, — нежной и мудрой подругой (или даже опекуншей) произнесла Свиридова. — А ты, Пантюхов, ведёшь себя чрезвычайно неучтиво. Где твой трагик Сутырин? Валяется, небось, где-нибудь. Головачёв и тот сидит замороженный. Но он пока ещё в точке возврата. Губы облизывает. А тебя, Пантюхов, несомненно, сбросят в ров.
— Может, и сбросят, — согласился Пантюхов. — Но прежде одарят Аленьким цветочком.
— Каким ещё Аленьким цветочком? — насторожилась Свиридова.
— Все тут только и ждут, что каждого из них одарят Аленьким цветочком. А может, кого и Аленьким цветком. Я же предпочёл бы, чтобы меня определили почивать в дамские покои Синей Бороды. Или хотя бы под бок к тебе.
— Ты дряхл, как пророк Мельхисидек! — сказала Свиридова.
— Вот бы и проверили, — сказал Пантюхов. — Кстати, а какая тебе отведена опочивальня?
— Где-то в Северо-восточной башне. Проездной. А тебе-то что?