Люба, любовь и прочие неприятности
Шрифт:
На улице уже темно, летние ночи стремительные и беспощадные. Сверчки стрекочут в траве. Я стою на пороге, ежусь от прохлады, и сама не понимаю, что я делать собралась.
— Иди домой, — строго велела я себе. — Дура.
А сама с порога шагнула вниз. Пойду только одним глазком посмотрю, ушёл Хабаров к этой продавщице тракторов или нет. Задами пойду, хватит кормить народ сплетнями, и плевать, что там картошка, а на ней жуки колорадские.
Иду, себя ругаю. Хорошо так ругаю, стараясь, обидных слов не жалея. Вылезла из огородов за домом Хабарова, отряхнулась, дала себе пять минут, чтобы передумать.
— Да хватит тебе, — отмахнулась я. — Я тебе сосиску принесла.
И правда принесла. Даже от обертки заранее почистила. Бросила птице, та одним ударом клюва охватила половину, блин, надо было килограмм брать. Постучала в дверь — тишина. Села на порожек, сижу. А ты чего ожидала, Люба?
Сижу значит, вяло прикидываю, не поплакать ли. Уговариваю себя — все же хорошо, Люб. Зато потрахалась отменно, сколько уже можно верность хранить мужу, которого черти не пойми где носят. Надо вставать и идти домой. Можно даже по улице, так грустно, что плевать совсем.
— Люб?
Я голову подняла, успев испугаться. И даже не сразу поняла, кто стоит передо мной — Хабаров светил на меня фонариком, и разглядеть его было сложновато.
— Я, — устало согласилась я.
— У тебя жук колорадский сидит на плече.
Я взвизгнула и вскочила на ноги, пытаясь стряхнуть с себя пакость, а бесстыжий Хабаров рассмеялся, даже птица его сторожевая засипела, тоже ржёт поди.
— А я к тебе пошёл, — сказал Хабаров. — Пешком, ты же сплетней боишься… а тебя там нет. Я как раз думал, искать ли тебя у мамы или бабки, а вдруг тебя там нет, и где вообще тебя черти носят…
— Хабаров, — перебила я. — Давай лучше доставай свое вино.
Хабаров к машине бросился. Он что, весь день с собой вино возил? И штопор у него, и бокалы…
— Чай не баре, — сказала я, когда он по бокалам разливать собрался. — Давай сюда, из горла буду пить, у меня стресс.
Вино наверняка было очень дорогим. По крайней мере оно точно было кислым. А у меня дома пиво стояло, холодненькое… К слову, вино было отвратительно тёплым.
— Почти глинтвейн, — буркнул Хабаров тоже приложившись к бутылке.
Больше мы не сказали ни слова. Сидим, пьём на крыльце. Селезень спит рядом, голову под крыло засунув, наверное у него в предках были собаки, дворняги, как минимум, а скорее всего, породистые сторожевые. Звезды висят в небе, далёкий фонарь, деревня спит почти полным составом. И мне бы спать, завтра трактора раздавать, истреплют все нервы, как пить дать… А насчёт пить — не такое это вино и поганое. Совсем даже ничего, жаль, что кончается.
— Закончилось, — констатировал Хабаров, и бутылку поставил в сторонку. — Что делать будем?
— Как что? — удивилась я. — Прелюбодействовать… а то знаешь, обидно, когда на репутации крест просто так. Надо, чтобы не просто…
— Понял, — кивнул Хабаров.
За ключами полез, выронил, горе луковое. Дверь открыл, я первой прошла, и по дороге уже футболку стянула — чего время тянуть? Вдруг, передумаю… А если передумаю, я об этом буду очень горько жалеть, так
Я остановилась. Хабаров сзади — чувствую его дыхание на своём плече. Медлит. Потом касается шеи под самым затылком и не торопясь ведёт пальцем вниз. А я — словно на первом свидании. Что ты, пальцем меня потрогали. Самой смешно вроде как, а сама думаю, только бы не остановился. И когда палец уткнулся в преграду из джинс сама торопливо их расстегнула, не нужно нам никаких преград…
Я пожалуй даже не смогу описать секс с Хабаровым. Такого у меня не было никогда, возможно потому, что у меня был всего один мужчина. И я начинаю опасаться того, больше их не будет — такого сравнения не выдержит никто. Банально, но в животе бабочки. И ноги трясутся от напряжения, я так стыжусь этого, но откидываю прочь — не время. Я вообще существо закомплексованное донельзя, а тут коленки трясутся, трусы мокрые, причём кончить готова прямо в них — дорвалась до мужика…
А Хабаров словно не замечает. Или, как вариант, ему все это нравится. Толкает меня на постель — на ней точно удобнее, чем в поле на травушке, под травой то камни и земля… Целует меня так, что хочется раствориться в нем. Я считала, что глубокие поцелуи пошлость? Дура.
Торопливо избавляемся от джинс. Я тяну Хабарова на себя, он никак не выпутается из штанины и меня это дико бесит, потому что я хочу его именно сейчас. У меня кружится голова, я словно под наркотой. Наконец падает на меня сверху. А я — я развратная женщина. Беру его член в руку, он твёрдый горячий и пульсирует, сама направляю его в себя…
— Я живой? — спрашивает Хабаров, когда все заканчивается.
Я тяну руку, касаюсь его шеи. На ней испарина, колкая щетина, следы от которой остались, наверное, по всему моему телу. Нахожу пульс. Он конечно, бешеный, но в наличии.
— Живой, — говорю я и ещё киваю, словно одних слов мало.
Лежу рядом с Хабаровым, голая, и он между прочим тоже голый совершенно. Из коридора падает свет, я любуюсь своим любовником приоткрыв один глаз — хорош, гад! И думаю ещё, хорошо, что девочки однокурсницы не видели, куда меня жизнь привела. Я говорила — никогда…
— Ты куда? — спрашивает Хабаров, когда я встаю с постели.
— Жрать пошла.
Ходить обнажённой мне все же стыдно. Надеваю футболку и трусы, иду на кухню. Открываю холодильник, шкаф за шкафом — пустота. Недоуменно оборачиваюсь.
— Всё селезень сожрал, — пожимает плечами Хабаров. — Он на редкость прожорлив.
— А в магазин сходить?
— Там все на меня смотрят.
— И это я боюсь сплетней?
Я селезня понимаю — корову бы сейчас съела, если, конечно, предварительно её зажарить. Голод просто невероятный. А у меня в холодильнике всегда что-то вкусненькое есть, спасибо бабушке. Натягиваю джинсы, собираюсь уходить.
— Я домой.
— А меня оставишь голодным?
И смотрит взглядом брошенного щеночка. Знаете, бывает, сидит на остановке, маленький такой, пушистый, глаза огромные, и смотрит. А ты взять его себе не можешь и оставить тоже никак. Вот и Хабаров сейчас так же, если бы не знала, что миллионер, точно бы поверила.