Любавины
Шрифт:
Андрей запахнул плотнее фуфайку. Он любил сидеть ночами на крыльце. Ночью вокруг много непонятного. В тишине все время кто-то шепчется, кто-то вздыхает… И думается ночью легко.
Неслышно выкатился откуда-то пес Борзя, тихонько визгнул, кинулся Андрею на грудь.
– Ну, шалавый! – незлобно ругнулся Андрей, откинув ногой пса. Затоптал окурок и шагнул в сени. Вытирая сапоги о свежую солому, вспомнил, что сегодня суббота. «Баню пропустил… Ворчать будет Анна Ивановна».
Открыл дверь
– Нюр!… Вынеси полотенце с мылом.
Нюра вынесла полотенце.
– Попозже нельзя было?
– Нельзя.
– Может, все-таки в баню сходишь? Там еще жару много…
– Я сегодня не очень грязный.
Нюра ушла.
Вода в кадушке настыла, о края жестяного ковшика певуче тюкались льдинки (по реке еще шла шуга).
Андрей тихонько мычал под умывальником, охал от удовольствия… Потом догоряча тер пахучим полотенцем гудящее тело.
– От так… Хорошо-о, – приговаривал он.
Вошел в дом.
Ефим ужинал, устало облокотившись на стол. Он был в одной нижней рубахе и в галифе. Еще красный после бани. На стук двери медленно повернул большую голову, кивнул сыну.
Нюра возилась с чугунами в кути.
В доме было тепло, пахло вымытыми полами, свежестираным бельем и березовым веником.
– В баню-то чего не пошел? – спросил Ефим.
– Неохота, – Андрей присел к столу, облокотился, как отец, рассматривая синие квадратики клеенки.
На столе тихонько шипела и потрескивала десятилинейная лампа. Ефим сонно щурился на огонь, нехотя, с сытой ленцой жевал.
Одним только походили друг на друга отец и сын: оба медлительные, оба одинаково насмешливо смотрят. И еще, пожалуй, одинаково думают – спокойно, тягуче… И с большим сожалением отрываются от своих дум. Обликом Андрей походил на покойную мать: скуластый, с ровной прорезью губ, с раздвоенным подбородком. Глаза любавинские – маленькие, умные. Ефим смолоду был поживее, чем сейчас Андрей, побольше говорил, чаще улыбался. В отличие от брата Павла у Андрея постоянно при всех обстоятельствах было одинаковое настроение – спокойное, ровное. Как у человека, который наладился в долгий, знакомый путь.
Нюра поставила мужу тарелку с супом. Он склонился и стал есть.
Ефим облизал ложку, скрипнул стулом – отодвинулся, вынул из кармана кисет.
– Как дела? – спросил он, разравнивая желтым, прокуренным пальцем табак по бумажке.
Андрей, не поднимая головы, сказал:
– Ничего.
Ефим прикурил от лампы (спички лежали рядом на столе, но въедливая крестьянская привычка – на всем экономить, даже на спичках, – брала свое), склонился, локтями на колени… Он устал. И был чем-то недоволен.
– Лога разлились? – спросил Андрей.
– Уже. Реки целые, а не лога.
– Не успеть с ремонтом.
Ефим
– Четырех жеребят утопили в этих логах-то. Завтра разговор будет с начальством.
– Как так?
– Так… снесло, – Ефим прилег в горнице на кровать; старое железо жалобно скрипнуло под ним.
Долго молчали.
– Меня секретарем выбрали, – сказал Андрей жене.
– Каким секретарем?
– Комсомола.
– В райком, что ли?
– Нет, у нас, в РТС.
Нюра весело посмотрела на мужа.
– Поздравляю, – она была рада за него, только не понимала, за что такого небойкого, неразговорчивого человека избрали секретарем комсомольской организации.
Андрей вылез из-за стола, напился, пошел в горницу, хлопая рукой по карманам, искал папиросы.
– На, опробуй моего, – предложил отец, протягивая свой кисет. – С донником. Гринька сегодня угостил.
Андрей взял кисет, свернул папиросу, прикурил от зажигалки, присел к столу.
– У вас собрание, что ли, было? – спросил Ефим. Он слышал разговор сына с женой.
– Ага.
– И кто же тебя выдвинул?
– Вообще… на собрании.
– А от партии кто там был?
– Ивлев.
Ефим сел на кровати, усмешливо прищурил глаза.
– Ну и как ты теперь?
– Что?
– Ну… – Ефим шевельнул плечом. – Как жить-то будешь?
– В смысле работы, что ли?
– Ну.
– Как жил, так и буду. Это же не освобожденная должность…
Ефим задавил в пальцах окурок. Сказал с сожалением:
– Добродушный ты, ничего у тебя не выйдет на этой работе. Тут надо… – он сжал большой жилистый кулак, показал. – Твердость надо иметь.
Андрей усмехнулся, промолчал.
– И смекалку, – добавил Ефим. Заложил руки за голову снова прилег на подушку. – Это мне бы грамотенку смолоду иметь, я бы шагнул, может… А ты… простой. И шибко доверчивый.
– Работать надо, и все выйдет, – сказал Андрей.
Ефим немного подумал и сказал:
– Конь тоже работает.
– При чем здесь конь?
– Как при чем? Он работает.
– Ну и что?
Ефим ничего не сказал, но, глянув на него, Андрей понял, что он обозлился.
– Ты что думаешь, если человек работает, так и все тут? – заговорил Ефим, повернув в сторону сына лобастую голову.
Андрей листал какую-то книгу. Молчал.
– Я, к примеру с пашни не выезжал вот с таких лет, а ко мне, когда я бригадиром работал, прикатит, бывало, какой-нибудь хрен на легковушке да при галстучке. «Как дела?» А он дел-то этих сроду не знавал. Он их в институте – в тепле, чистенький – выучил, дела-то эти. И я же перед ним хвостом виляю, как пес виноватый.