Люби и властвуй
Шрифт:
– Хорошо.
– Тогда бывай.
«Друж-ж-ж-ок», - все еще вертелось на языке Эги-на, когда Восточные ворота столицы захлопнулись за его спиной с недружелюбным лязгом проржавленных петель. Он был очень зол, и любой аррум Опоры Вещей был бы зол на его месте.
За стеной, по ту сторону, ревела скотина, хныкали дети и ожесточенно ругались все кому не лень. Близлежащие улицы уже по эту сторону были пусты и безлюдны Эгин шел медленно, ведя за повод совершенно убитого дорогой коня. Он успел вовремя. Но это не самое важное. Самым важным было то, что Убийца отраженных может преспокойно начинать жить своей жизнью.
«Однако Иланаф - парень не промах! Ласковый
Скорпион лежал в сарноде. Целый, но расчлененный. Великий Путь вел его к своему воплощению. По существу, Эгин чувствовал себя наполовину мертвым. А так как вторая половина была еще жива, последний серебряный авр пошел в уплату хозяину приличной гостиницы, которая располагалась в двадцати минутах ходьбы от Дома Скорняков на набережной Трех Горящих Беседок. Оставшаяся в живых половина должна была вкусить от сна под шелковым балдахином и ароматного завтрака, прежде чем отправиться исполнять поручение гнорра.
Разумеется, он мог пойти в Дом Скорняков прямо так, прямо сразу. Но он не сделал этого. Чего было в этом больше - вольного разгильдяйства, самоуправства, детского упрямства или желания просто выспаться, сам Эгин не знал. Но понимал, что если не упадет в постель сейчас же, то уснет на пороге Дома Скорняков, так и не дождавшись привратника. Сколь бы ни были велики его таланты бороться с дремой, но после двух дней непрерывной безостановочной скачки даже они были исчерпаны. Голова начинала кружиться, а земля уплывать из-под ног, колени не гнулись, язык не ворочался, а где-то на краю сознания Эгин стал различать голос Овель, басовитый рокот покойного наставника по логике Вальха и гоготание Иланафа. Он решительно схватил колотушку у гостиничной двери и закрыл глаза в предвкушении отдыха. Впрочем, даже если бы Эгин оставил глаза открытыми, он едва различил бы в уличной темноте две фигуры, словно по команде замершие за высоким крыльцом ближайшего строения, когда остановился он сам.
– Мне лучшую комнату. Плачу серебром, - выдохнул Эгин в лицо перепуганному насмерть хозяину.
– Прошу прощения, но указом Сиятельного князя все гостиницы, трактиры и постоялые дворы закрыты на неопределенный срок.
В иное время Эгин, пожалуй, выругался бы или зашипел проклятия, ибо велика была его находчивость и словоохотливость в такие моменты. Но в этот раз…
– Плачу серебром, - повторил Эгин с каким-то пьяным нажимом.
И, как ни странно, это подействовало. Обессиленный конь Эгина был принят под уздцы и сопровожден в стойло, да и сам Эгин в некотором роде тоже.
При желании за один серебряный авр он мог теперь располагать всем первым этажом гостиницы. И вторым тоже. Но первый был куда лучше, несмотря на то, что комнаты, располагавшиеся там, по традиции были гораздо хуже верхних.
Эгину пришлось поступиться условной роскошью ради одной достаточно эфемерной вещи: Скорпиона, ожидающего своего часа в его сарноде. Отчего-то Эгину подумалось, что если Скорпион оживет, то покинуть первый этаж ему будет гораздо легче, чем второй. Глупость, конечно, но Эгину, не чующему под собой ног в ту ночь, это соображение глупым вовсе не показалось.
На то, чтобы разводить вокруг Скорпиона какие-либо излишние ритуалы, у Эгина просто не было сил.
Занавеси на окне он, однако же, задернул. Скорее по привычке, нежели оттого,
Он с прискорбием сознался себе в том, что, явись сейчас в этом роскошном клоповнике обнаженная Овель исс Тамай собственной персоной, он, пожалуй, не пошел бы дальше одного изысканного поцелуя в шею. Или двух поцелуев в шею.
Головогрудь и клешни оставались целостны и неразлучны. Он выложил их из сарнода первыми.
Гарды кинжалов слиплись вместе так быстро, что за это время капля пота, скатившаяся с Эгинова носа, не успела достичь пола. Скорпион теперь мог ходить, бегать, карабкаться и юрко семенить из угла в угол. Правда, всего этого он не делал. Он оставался на месте, ибо ноги и туловище - это еще не все, что нужно Убийце для того, чтобы убивать отраженных.
Пятое сочленение, так долго служившее пряжкой сандалиям Арда окс Лайна - их пришлось оставить в трактире, в конюшнях которого свершилось второе по счету конокрадство, - приникло к остальным частям Убийцы отраженных, словно бы никогда от них не отделялось.
Хвост и жало. Последняя «находка» Эгина была возвращена телу Скорпиона последней. Что ж, теперь тварь была… тварь была жива.
Эгин не успел насладиться плодом своих, в общем-то, нечаянных злоключений последнего месяца. Не успел подивиться тому, сколь ярко горят глаза на зловещей скорпионьей голове и как поблескивают синие камни на его клешнях. Ибо Скорпион, свернув хвост дугой, метнулся в неосвещенный угол комнаты, куда-то в сторону двери, уводящей в коридор. Метнулся и исчез.
«Ну что же, по крайней мере, я - не отраженный», - с облегчением вздохнул Эгин и, не потрудившись раздеться, упал в объятия подушек.
Глава восемнадцатая
НОРО ОКС ШИН
Бодрость во всем теле. Страх. Плотское желание. Вот три чувства, которые безраздельно владели Эгином, когда он шел Красным Кольцом к выходу на набережную, где стоял Дом Скорняков.
Где сейчас Убийца отраженных? Где сейчас Овель? Где сейчас Лагха Коалара? Вот три вопроса, которые стучались в сердце и разум Эгина.
Ага, вот она, набережная Трех Горящих Беседок. Почему «трех» и почему «горящих»? Эгин смутно помнил какую-то историческую байку о наемниках (не то грютских, не то харренских), которые, нефигурально пьяные одержанной накануне победой над смегами, шествовали из порта по направлению к центру города, горланя песни. Увидев беседку, они решили восславить неких родных богов огнепоклонством и подожгли ее. Но этого было мало, и они подожгли вторую. Наверное, потому, что богов в Харрене тоже было порядком. А затем, кажется, и третью. Что это была за война и были ли в Пиннарине беседки в те далекие времена, Эгин, разумеется, не знал, да и байку почти не помнил.
Дом Скорняков помнился Эгину куда как лучше. Когда идешь в порт, всегда проходишь мимо него. Хмурый, серый и трехэтажный, Дом Скорняков казался нежилым и угрюмым. Эгин нащупал во внутреннем кармане куртки сложенное вчетверо письмо, составленное тайнописью Пелнов.
«Что ж, самое что ни на есть утро четвертого дня!» - заметил Эгин, в то время как его кулаки колотили в парадные двери, а уста орали что-то наподобие: "Привратник! Привратник ! ". Двое приземистых торговцев какой-то дрянью вразнос переглянулись в двадцати шагах от голосистого чиновника. Но Эгину не было до них дела. Ибо по его собственному внутреннему ощущению он был уже в самом конце пути.