Люби и властвуй
Шрифт:
«Теперь осталось увидеть Овель и умереть», - подумал Эгин, когда в крохотном смотровом окошке показался белок чьего-то глаза с красными кроличьими прожилками.
– Чего тебе?
– Мне нужен привратник.
– Зачем?
– У меня к нему письмо, - сказал Эгин почти шепотом.
В ту же минуту дверь резко распахнулась, а собеседник Эгина отступил в темноту. Сочтя это за приглашение, Эгин вошел внутрь.
– Привратник - это я. Давай письмо… Эгин.
Было темно, но голос привратника больше не казался Эгину незнакомым. Теперь Эгин был совершенно уверен, что
Онни. Осунувшийся, постаревший на добрых десять лет. Сломленный, но живой. Хуммер раздери этого Иланафа с его историями. Может, и Канн жив, если так?
– Знаешь, Иланаф говорил мне, что ты погиб.
– А я и в самом деле погиб, - нахмурив чело, бросил Онни, не отрываясь от тайнописи Пелнов.
– Значит, я говорю с призраком? - спросил Эгин, который хотя и был уверен в обратном, но после Хоц-Дзанга не мог исключать и такой возможности.
– Не с призраком, но с человеком, рожденным дважды, - без тени улыбки отвечал Онни.
– И кто же твоя вторая мама, Онни? - оживился Эгин, которому скучно было стоять вот так и наблюдать за тем, как его друг, которого он полагал мертвым и с которым вместе выпил не одну бочку гортело за годы службы в Своде, игнорирует его, уткнувшись в письмо. Ну, в важное письмо. Ну, в письмо от гнорра. Но всего лишь в письмо. В задрипанный клочок бумаги, место которому в гальюне «Венца Небес».
Однако Онни, похоже, полагал иначе. Он окончил чтение, сложил письмо вчетверо и поднял на Эгина усталый печальный взгляд.
– Моя вторая мама - опальный гнорр Лагха Коа-лара. И он считает, что я должен зарубить подателя сего письма на месте, не вдаваясь в рассуждения о вторых рождениях и первых смертях.
Недоумевающий Эгин пожал плечами. Это у дважды рожденного Онни теперь в ходу такие угрюмые шуточки? Но ничто на мрачном лице Онни не свидетельствовало о том, что он решил разыграть приятеля. Но если Онни не шутит… Эгин как офицер Свода понимал, что должен уже быть мертв. Дружба - дружбой, а приказы гнорра - это приказы гнорра.
– …поэтому для тебя самое лучшее будет покинуть этот дом, столицу и Варан немедленно. Тогда у тебя будут шансы выжить, да и у меня тоже. Потому что я не зарублю тебя на месте, Эгин.
Все это было сказано с такой леденящей душу правдивостью, так убедительно и так пронзительно честно, что Эгин отступил к двери. Покинуть Варан… вторая мама… Лагха, Шилол его пожри… хороша благодарность за труды…
– Скажи мне, Онни, а почему ты, собственно… - спросил Эгин, стоя на крыльце.
И тут лицо Онни впервые исказилось неким подобием улыбки. Улыбки висельника, под тяжестью тела которого вовремя лопнула гнилая веревка. Улыбка, похожая на бледный лунный луч, пробившийся сквозь грозовые облака.
– Вспомни последнюю пирушку у Иланафа. Когда мы шли пьяные домой, когда я пророчил дурное всем нам заплетающимся языком, а ты вел меня под руку. Помнишь?
– Помню, Онни, - сказал Эгин прочувствованным и крайне неестественным тоном человека, якобы погруженного в приятные воспоминания.
– Мы расстались у перекрестка.
– Так… - смутился Эгин, не понимая, куда клонит Онни.
– Так вот, Эгин. Всем, с кем сводила меня судьба с самого детства, всем без исключения было совершенно плевать, захлебнусь я в собственной блевотине одной душной пиннаринской ночью или нет. Кроме тебя. А теперь вали отсюда!
Один, два, три, четыре. Ступени крыльца сосчитаны, дверь за привратником Дома Скорняков захлопнулась. Осталось увидеть Овель и умереть.
Онни с остановившимся мутным взглядом постоял по ту сторону закрытой двери еще несколько минут, пока Эгин не исчез из поля видимости смотрового окошка. Одна фраза гнорра, составленная все той же тайнописью, не давала ему покоя.
«Незамедлительно умертвить подателя сего письма в присутствии Овель исс Тамай», - именно так гнорр советовал своему верному псу Онни. «Он бы еще пожелал умертвить его в присутствии Совета Шестидесяти и Сиятельного князя. А почему бы и нет?» - Онни закусил губу и отправился наверх. Потому что других, более понятных и выполнимых указаний, в письме гнорра было очень и очень много.
Онни было суждено скоро погибнуть и тем самым скрыться во смерти от страшной кары Лагхи Коалары за невыполнение его рокового приказа.
Овель.
Овель исс Тамай.
Овель исс Тамай, племянница и былая наложница ныне здравствующего Сиятельного князя.
Он встретился с ней однажды. Он любил ее однажды. Но это скромное «однажды» стоит тысяч других «неоднократно». Овель. Лагха знает, где она. Лагха уверен, что она в Пиннарине, иначе он не стал бы давать Эгину таких глупых обещаний. Впрочем, от этой змеиной крови, от этого убийцы можно было ожидать чего угодно.
«Коль скоро части Овель не липнут ко мне подобно частям Скорпиона, значит, следует отправиться на поиски», - подумал немного разочарованный Эгин. Рассыльная «шмелей». Вот с чего следует начать поиски. Нужно сделать то, что он не успел сделать две недели тому назад, очутившись на мятежном «Зерцале Огня». Найти «шмеля», что принес ему серьги-клешни, расспросить его хорошенько, а затем искать. Искать. Потому что больше ему в этой жизни делать было нечего.
Он удалялся от порта, высматривая возчиков, которых отчего-то словно ветром сдуло отовсюду. Ни одного возка. Ни одного крика зазывалы. Изволь теперь ходить повсюду на своих двоих. Странно. Впрочем, странного в Пиннарине хоть отбавляй.
Вот, например, тот плюгавый хромоногий матрос, что идет за ним и икает. Спьяну. Или вот. Навстречу ему шел мордатый нищий. Пыльное, нарочито убогое рубище, грязная борода. Переметная сума, из которой торчат какие-то смердящие пожитки. В руках у нищего - богатый посох с изогнутой ручкой, такие носят паломники с Юга. Посох украшен черненым серебром, а на его ручке висят амулеты с бирюзой. Хорош попрошайка! Да загнав этот посох в базарный день, он мог бы завести хозяйство и слуг, одна только бирюза…