Любимая
Шрифт:
— Две пары, — открылся тем временем Эдик.
— Тройка, — ответил Рустем и вдруг подмигнул мне.
Мигом лицо у него преобразилось, я тут же отвела глаза, краснея.
— Это ты живешь вместе с китаянкой Салли? — спросил Рустем.
— Да.
— И как вы находите общий язык?
— Легко.
— Не возражаешь, если я заскочу к вам в гости?
— Не отвлекайся, Рустем, — проговорил недовольный Эдик. — Твое слово.
— Че ты паришься, длинный? — оскалился азиат. — Дай с девушкой поговорить.
— Ты столу скажи слово, — настаивал Эдик, — а потом базарь с кем хочешь.
Тут
Ну а как бы вы отнеслись к носатому и веснушчатому рыжеволосому типу, который демонстративно выкладывает перед собой на карточный стол: зажигалку «Dupont», портсигар «Dunhill» с кубинскими сигарами внутри, очки в футляре «Cartier», гильотинку для сигар «Dunhill» и серебряную фляжку с геральдической ковкой и коньяком «Henessy XO» внутри. К тому же четыре из десяти его пятнистых пальцев с плоскими ногтями были украшены золотыми перстнями и кольцами. В общем, весь вид этого пятидесятилетнего каталы и бонвивана заставил бы сочувственно относиться к идее экспроприации даже заклятого антикоммуниста.
Но вот я как–то не испытывала к этому человеку неприязни: то ли из–за своего вечного желания не быть как все, то ли трогала меня запредельная тоска, которая плескалась в его больших, как у теленка-переростка, глазах. А быть может, мою симпатию вызвало то, что Эдик постоянно напевал старые советские песни, а если не напевал, то цитировал.
«Шумел сурово брянский лес, " — басил он, открывая передо мной двери своей «Ауди». Ему я, в отличие от Брюха, не раскрывала своих настоящих имени и фамилии, но почему бы Анне Лисовской не провести детство в Брянске?
" И там где когда–то влюбленные шли, деревья теперь подросли…», — вдруг пронзительно выводил Эдик, глядя, как я ем мороженое на террасе уютного кафе над Рейном. И столько грусти было в его голосе, что у меня шли мурашки по спине, хотя и была середина лета.
Но умел Эдик быть и веселым.
«Девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отправился парень молодой," — прочувствованно изрекал он, глядя на полуголую стриптизерку, увлекающую клиента в комнату для интима на втором этаже.
Все шутки Эдика были на удивление уместны и вызывали у меня улыбку. Пожалуй, это единственное хорошее, что вспоминается об этом человеке. Я могла бы написать о нем более холодно, отдавая полностью отчет в его хвастовстве, пустом тщеславии, плебейских манерах и неумении твердо держать слово, но вскоре произошли события, разлучившие меня с Эдиком, Салли и вообще Германией. От Эдика же я лично не видела ничего, кроме хорошего, и не в моих привычках скверно отзываться о людях, не причинивших мне зла.
А началось все с того, что в один прохладный июльский день я рано вернулась домой с покупками. Открыв двери нашей квартиры, я сразу услышала вопли из спальни, на несколько секунд замерла, и вдруг сообразила, что чертова китаянка изо всех сил пытается изобразить… меня. Впрочем, это
Я тихонько загрузила продукты в холодильник и на цыпочках двинулась к выходу.
— А я–то думаю, кто это там шуршит? — голый Рустем выскочил в прихожую и встал между мной и выходом из квартиры. Лицо его выражало искреннюю радость, а мокрый член торчал параллельно полу.
— Мышка-норушка, — сказала я и попыталась пройди к выходу.
— Борзая зверушка, — срифмовал Рустем и ухватился за мою руку. — Погоди уходить, я сейчас оденусь.
— Зачем ты хочешь, чтобы я осталась?
— А если я скажу, что ты мне очень понравилась…
— Хорошие манеры тебе явно не повредили бы.
— Чего нет, того нет, — развел руками Рустем. — Остался один хороший размер. Тебе подойдет?
— Подчас нелегко провести грань между поведением без комплексов и откровенным кретинизмом, — произнесла я, поджав губы, как делала это моя мать на уроках, вдруг вспомнила я.
— Ты че, нарываешься, малая?
— Дай мне уйти по своему маршруту, — сказала я. — Меня не прикалывают твои понты.
— Ну ладно, я сам уйду, — сказал Рустем с угрозой в голосе.
А может быть, мне и померещилась какая–то угроза, а на самом деле Рустем не собирался заводиться со мной. Но уж очень он раздражал меня со своим показушным обликом и блатной рисовкой. Еще Брюхо называл всех приблатненных за пределами СНГ говнососами, добавляя, что в девяноста девяти процентах случаев за болтовней этих людей не стоит никакой силы, кроме, возможно, физической. А вот эту последнюю в странах Европы применять было, как правило, себе дороже.
Поэтому мне казалось, что я особенно не рискую, произнося следующую фразу:
— Да уж, сваливай поскорее. А то, как бы полицию звать не пришлось, по факту незаконного вторжения.
Рустем, уже натянувший плавки, обомлел.
— Ты, сука, мне, что ли, ментами угрожаешь?
— Догадайся с трех раз, — огрызнулась я, уже немного сожалея, что ляпнула лишнего.
— Салли, — позвала я, заходя в спальню, где голенькое тельце китаянки лежало без движения на смятых простынях. — What's going on here? Wake up, baby! Что ты с ней сделал?
Вместо ответа на мой вопрос, Рустем, уже одетый в брюки и рубашку, подскочил ко мне и врезал в прыжке ногой, да так, что дыхание у меня перехватило, и я грохнулась спиной вниз на ковролиновый пол. Счастье, что он еще не успел обуться — иначе этот удар, угодивший прямо в область сердца, возможно, лишил бы меня жизни. Лицо Рустема, нависшее надо мной, было страшным и безумным.