Любимец женщин
Шрифт:
…Живот крепкий, плоский, руки натружены на каторжных работах. Пенис – я почти медсестра, и мне простительно говорить о нем без стеснения, как о любой другой части тела, – показался мне не короче и не длиннее, не толще и не тоньше, чем те, что я видела у своих пациентов, и отличался от них только тем, что безупречно соответствовал пропорциям его тела. Я уже говорила, что случайно нашла одну книжку, так вот, там говорилось, что нельзя судить о размерах пениса, когда он опущен. Некоторые под действием желания вырастают вдвое, втрое, а то и больше. Ужасно, правда?
Что он делает, я не успела заметить. Но об этом нетрудно и догадаться. В шкафу было полно почти или даже совсем не
Одно не вызывает сомнений – беглец читал мои мысли даже тогда, когда я стояла уткнувшись носом в стену.
– Сколько лет было вашему мужу? – спросил он вдруг.
– Сорок девять.
– И как вам с ним жилось?
– Мы прекрасно ладили.
– Даже здесь, в постели?
Я не ответила. Послышался сдавленный смешок, но больше он ничего не спрашивал. Когда мне было позволено обернуться, я увидела, что он напялил на себя шорты, белую рубаху и мокасины.
– Я, конечно, выбрал не самое лучшее, – сказал он мне. – Но это все белое и потому быстрей запачкается. Когда носишь белое, приходится чаще менять одежду и выглядишь всегда опрятно. Меня этому научили иезуиты, когда я еще пешком под стол ходил.
Он подавил зевок.
То, что он стоял передо мной в одежде мужа, не смутило меня. Во всяком случае смутило меньше, чем я боялась. Теперь только небритое лицо отличало его от обычных людей, он стал не таким страшным. Еще до того как он заговорил, я уже знала, что он снова собирается поразить меня своим даром ясновидения.
– Где бритва, которой вы бреете волосы на ногах?
– Мне не нужно брить ноги.
Он поднял с кровати нож, с явным сомнением провел мизинцем по лезвию… Заткнул его за пояс. Потом скомкал свою грязную одежду, взял грубые башмаки и сунул все это под шкаф.
– На кухне есть точильный круг, – сказала я.
Я хотела добавить, что, если он хочет перерезать мне горло, пусть лучше сделает это одним махом, а не в несколько приемов, но вовремя сдержалась. Увидь он, что я так развеселилась, он заподозрил бы неладное. Он сам напомнил мне то, что я безуспешно пыталась вспомнить с самого начала моего пленения: место, куда мой муж запрятал четыре года назад после нашего переезда свое ружье.
Когда он заканчивал бриться над мойкой в кухне, часы в прихожей пробили одиннадцать. Он беспрестанно зевал, тер глаза. Видимо, давно не спал. Я неподвижно сидела на стуле и молчала, совсем не заботясь о том, чтобы его сонливость рассеялась. Он умыл под струей воды лицо, прополоскал рот, вытерся, обтер нож и, вопреки всяким ожиданиям, тщательно вымыл раковину. Думаю, здесь бессознательно сработала тюремная привычка к дисциплине. Под конец вытащил из кармана связку ключей, взятую им для того, чтобы запереть дверь кухни. Теперь, когда он побрился, ему на вид нельзя было дать и тридцати.
Мои ожидания оправдались: он снова повел меня на второй этаж. Я испытывала все ту же неловкость, чувствуя, что при подъеме подол юбки задирается, а он, следуя за мной, рассматривает мои ноги и зад. Беглец, как всегда, угадал мои мысли и отпустил шуточку в своем вкусе – такую, что мне совсем невкусно ее повторить.
Тем не менее на этот раз мне было не так тоскливо идти в спальню. Может, он и привяжет меня к кровати, но вряд ли для того, чтобы изнасиловать. Он не станет меня насиловать, пока не выспится. До его пробуждения
Но я слишком плохо его знала. Я думала, что он запрется со мной у меня в спальне, а он вместо этого повел меня к дортуару учеников. Прежде тут была целая анфилада комнат, но потом между ними сломали перегородки. Здесь стояло двадцать кроваток с голыми матрасами – ни простыней, ни покрывал.
От удивления и огорчения, что меня разлучили с ружьем, я воскликнула не подумав:
– В моей спальне нам было бы лучше!
– Нам? – отозвался он. – Вы думаете, мы ляжем вместе?
Передразнивая меня, он изобразил на лице неподдельный ужас и тотчас же, не скрывая издевки, рассмеялся, обнажая ряд белоснежных зубов.
– К сожалению, Ляжка, в вашей комнате есть окно, а мне так хочется поспать спокойно!
– Не знаю… ну привяжите меня, что ли…
– При-вя-зать? – снова его лицо исказилось от ужаса, снова он стал скалить зубы. – Здорово придумала! Ничего не скажешь!
– Тут тоже есть окна!
Он обвел взглядом три окна с закрытыми ставнями.
– Ну и что? Или я, по-твоему, совсем чокнутый?
Говоря это, он стащил с ближайшей кровати подушку и матрас, сунул мне их в руки и, приказав: "Несите!" – подтолкнул меня к лестнице. Я пошла вниз с матрасом. Он повел меня через прихожую к выходу. Я ничего не понимала – он что, решил выгнать меня на ночь в сад? Но нет, слева от входной двери есть еще одна дверь, поменьше, ведущая в темную каморку без окон и мебели. Здесь когда-то была раздевалка. Когда я увидела, что он поворачивает оставшийся в скважине ключ, я не выдержала и, пав духом, выронила подушку и матрас.
– Не думаете же вы, что я буду спать там! Это невозможно! – закричала я.
– Но почему же? – промурлыкал он, и глаза его зло блеснули. – Вы ведь запираете здесь бедных детей? А что они такого делают?
Тоже мне нашелся борец за справедливость? Эти слова окончательно вывели меня из себя.
– Они заглядывают мне под юбку!
Тут я буквально задохнулась от неожиданности и грубости его действий: не успела я закончить, как он схватил меня за плечи – так, что я пошатнулась, – толкнул бесцеремоннее, чем до этого толкал мой матрас, и повел обратно через прихожую в класс. Буквально бросил к учительскому столу.
– Сядьте!
Разом включил весь свет. Я надела соскользнувшую с ноги туфлю и села за стол. Не знаю, как смогла перевести дыхание. Страшно подумать: я игрушка в руках сумасшедшего!
Он сел за первую парту, как раз напротив меня. Прядь волос спускалась ему на лоб. Сложив руки, он приказал тоном, не допускающим возражений:
– Положите ногу на ногу.
Я, конечно же, не послушалась. Он уже смотрел под стол на мои сжатые колени. Сердце мое ухало в груди. Я-то, дура, думала, что он с гусарской лихостью возьмет меня, зажав в угол, как уличную девку. Говорили же мне, что его жестокость гораздо изощреннее! Изгаляясь надо мной, он хочет вконец меня унизить, добиться покорности, потери всякого достоинства, а потом… Как звучали эти слова капитана Котиньяка, потрясшие меня до глубины души: "Насиловали часами…" Вот и меня будут насиловать часами…