Любимое уравнение профессора
Шрифт:
Профессор шагал, не поднимая головы к безоблачно-синему небу, не замечая встречных собак, не оборачиваясь на уличные витрины. Он разглядывал свои ноги, а ноги эти двигались неуклюже. Прогулка вовсе не расслабляла его; наоборот, в каждый шаг он вкладывал столько сил, что все его тело шатало от напряжения.
— Вон там, взгляните! — щебетала я. — Сакура в полном цвету…
Но Профессор лишь бормотал себе что-то под нос да поддакивал невпопад. Теперь, на открытом воздухе, он выглядел еще лет на десять старее.
Первым делом мы все же решили постричься. Хозяин парикмахерской
Нашу парочку он, кажется, принял за отца с дочерью.
— Как замечательно, что ваша молодежь всюду с вами! — сказал он с улыбкой.
Ни я, ни Профессор не стали его поправлять. Присев на диван, я затесалась в очередь из клиентов-мужчин и стала ждать, когда постригут «папашу».
У Профессора же сам процесс стрижки явно вызвал какие-то неприятные воспоминания: как только ему повязали вокруг шеи простыню, он жутко напрягся. Лицо застыло, пальцы впились в подлокотники, между бровями залегла глубокая складка. Как хозяин ни пытался отвлечь его болтовней на самые безобидные темы, бесполезно — Профессор не унимался.
— Какой у вас размер обуви?.. А номер вашего телефона?.. — бомбил он вопросами бедного парикмахера, раз за разом заставляя очередь бледнеть.
И хотя мое отражение маячило в зеркале у Профессора перед глазами, он как будто не верил ему и все оборачивался назад, дабы лишний раз убедиться в том, что я не нарушила обещания. Как только голова его дергалась, мастер тут же прекращал чикать ножницами и невозмутимо ждал момента, когда к клиенту можно опять прикоснуться. А я улыбалась Профессору и чуть заметно махала рукой — дескать, я здесь, все в порядке.
Седины Профессора опадали клочьями на простыню, устилали пол. Откуда этому мастеру знать, что череп, который они покрывают, хранит в себе список всех простых чисел от единицы до ста миллионов? Ни ему, ни кому-либо из клиентов, только и ждущих на этом диване, чтобы чудной старикашка поскорее ушел, никогда не откроется тайная связь между часами на его запястье и днем моего рождения! От этой мысли во мне проснулась странная гордость. Улыбнувшись зеркалу еще жизнерадостней, я опять помахала рукой.
Выйдя от парикмахера, мы сели в парке на лавочку, выпили по банке кофе из автомата. Лавочку окружали фонтан, песочница и теннисный корт. Каждый порыв ветра поднимал над сакурами новое облачко лепестков, и лицо Профессора озарялось просеянными через ветви лучами. Записки на его костюме трепетали без остановки. А сам он то и дело заглядывал в отверстие банки — так придирчиво, будто прихлебывал не кофе, а колдовское зелье.
— Я была права! Теперь вы выглядите мужественно и привлекательно.
— Ох, перестань… — только и отмахнулся Профессор, в кои-то веки благоухая не старой бумагой, а кремом после бритья.
— Что же именно вы изучали в университете? — спросила я. Даже не надеясь на то, что пойму ответ. Я просто упомянула о числах, чтобы поблагодарить его за то, что
— Эту область называют «королевой математики», — ответил он, глотнув еще кофе. — Она красива и благородна, как королева, но сурова и безжалостна, как дьяволица! А если в двух словах, все очень просто: я исследовал целые числа, которые всем хорошо известны: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Их самих и отношения между ними.
Странно, что он использует слово «королева», подумала я. Словно и не о науке говорит, а рассказывает волшебную сказку… С корта неподалеку доносилось чпоканье теннисного мяча. Мать с коляской, любители бега трусцой, велосипедисты, все, кто шел мимо нашей лавочки, завидев Профессора, тут же отводили глаза в сторону.
— То есть вы эти отношения… находили?
— О, да! Находки были редчайшие. Хотя, конечно, открытиями это не назовешь… Я извлекал из них извечные теоремы, которых до меня тысячелетиями не замечал никто. А это все равно что выписывать истины из записной книжки Бога — по одной строчке, не зная, что дальше. Где эта книжка встретится тебе снова, когда откроется в следующий раз — известно только Ему…
На словах «извечные теоремы» он дважды ткнул пальцем в невидимую точку пространства перед собой. Вероятно, туда же его взгляд уносился в часы «размышлений».
— Например, еще стажируясь в Кембридже, я занялся гипотезой Артина о первообразных корнях и ее влиянием на теорию кубических форм… Надеялся, что метод разветвления круговых полей вкупе с алгебраической геометрией и диофантовыми уравнениями помогут мне найти куб, который противоречил бы выводам Артина… И в итоге нашел доказательства, но только для определенного типа чисел в особо оговоренных условиях.
Подобрав опавшую ветку, Профессор принялся царапать ею на земле перед лавочкой. Что именно, в двух словах и не скажешь. Цифры, буквы, мистические символы — все это выстраивалось перед нами строка за строкой и постепенно становилось неким единым целым. И хотя из потока его объяснений я не поняла ни слова, чувствовалось, что несокрушимая логика и упорство непременно приведут этого человека к раскрытию великой тайны.
Прямо на моих глазах перепуганный старичок из парикмахерской куда-то исчез и Профессор вернулся в свое истинное обличье. Старая, усохшая ветка, элегантно танцуя, выводила его мысли на пересохшей земле, и кружево формул вокруг наших ног разрасталось с каждой секундой.
— А я для себя тоже сделала одно крошечное открытие… — вырвалось у меня вдруг. — Рассказать?
Ветка в его пальцах застыла. В распахнувшейся паузе я похолодела от собственного нахальства. Околдованная узорами его чисел, я захотела стать частью всей этой красоты и почему-то была уверена, что даже к моему ничтожному «открытию» Профессор отнесется с уважением.
— Делители двадцати восьми в сумме тоже дают двадцать восемь! — выдохнула я наконец.
— О-о… — протянул Профессор. И тут же, в продолжение гипотезы Артина, нацарапал: «28 = 1 + 2 + 4 + 7 + 14». — Совершенные числа?