Любимые и покинутые
Шрифт:
Он не успел ответить на ее поцелуй — она отстранила его голову, заглянула глубоко в глаза.
— Говорят, первая любовь всегда бывает несчастной, — сказала она. — Но все счастья и несчастья дарованы нам Господом. А в несчастье человек приближается душой к Всевышнему. Ты верующий?
— Нет, конечно, — сказал он.
— Почему конечно?
— Потому что Бога нет и не может быть.
— Откуда ты это знаешь?
— Это знают все мало-мальски нормальные люди. В Бога верят одни старухи и юродивые.
— Глупый
— Все живое любить невозможно. Фашисты тоже живые. Что, и их прикажешь любить? — с сарказмом спросил он.
— Они в конце концов одумаются и раскаятся в содеянном. И Бог их простит. Бог всех прощает.
— Значит, он глупый старикашка, твой Бог.
— Он и тебя прощает за твои слова. Ако не ведают, что говорят. Пошли пить чай. А потом можем побродить по городу.
После чая он сбегал домой переодеться. Мать с бабушкой уже спали, оставив дверь незапертой. Чтобы их не тревожить, уходя, он запер ее на ключ и положил его в карман гимнастерки.
Агнесса уже ждала его у калитки своего дома. Он взял ее под руку и снова почувствовал возбуждение. Только теперь оно было не болезненное, а приятное и расслабляющее.
— Куда пойдем? — спросила она. — Я почти совсем не знаю ваш город.
— Куда? Да я сам что-то не соображу, хотя можно было бы…
Он не договорил — сверкнула молния, прямо над головой громыхнул гром.
— Бог все решил за нас — пошли на сеновал.
Они бегом кинулись к большому длинному сарайчику Буракова, где хранилось старое сено. Там было тепло, сладко пахло прелью, попискивали мыши.
Они прикрыли за собой дверь, сели на сено и разом почувствовали смущение. Она протянула руку и коснулась его щеки.
— Знаешь, я еще девственница. А без любви этим заниматься грех большой. Особенно женщине. Хотя и мужчине, наверное, тоже.
— А если никогда не полюбишь, значит, так и нужно монахом умереть?
— Наверное. Или же выйти замуж для того, чтобы иметь детей.
— Но ведь ты сама сказала, что без любви заниматься этим большой грех.
— Но Богу угодно, чтобы люди рожали потомство.
— А ты всегда делаешь только то, что угодно твоему Богу?
— Стараюсь, но, наверное, не всегда получается. Знаешь что?
— Что?
— Я бы хотела иметь от тебя ребенка. Мальчика. Чтобы он стал священнослужителем. У тебя цельная натура. А мне очень нравятся люди с цельной натурой.
— Ты со всеми так откровенна?
— Нет. Я очень скрытная. Я только Богу все про себя рассказываю.
Он обнял ее за плечи, скользнул рукой за вырез платья. Она была без лифчика, и его ладонь ощутила прохладную упругость девичьей груди. Другой рукой он поспешно расстегнул пуговицы ее вязаной кофты, потом халатика. Оказалось, что под ним вообще ничего не было. «Она заранее все задумала, — мелькнуло
— Я боюсь, что будет больно. Я очень боюсь боли. Ты не знаешь, это очень больно?
— Нет. Говорят, это всего лишь одно мгновение. А тебе разве не рассказывала сестра?
— У меня бы язык не повернулся спросить ее об этом. Такой стыд.
Он расстегнул и снял штаны — боялся поранить их грубой тканью нежную кожу Агнессы. Спустил трусы. И вдруг ему сделалось страшно. А что если она на самом деле девственница? Среди женщин, с которыми ему приходилось иметь дело, ни одной девушки не попалось.
— Ты что, боишься? — догадалась она. — Я потерплю, если будет больно. И кричать ни за что не стану.
Он встал на колени и тут же на полметра провалился в сено. Эта позиция оказалась очень удобной, и он резко, одним толчком, вошел в Агнессу, решив, что если на самом деле есть какая-то преграда, то ее надо брать сходу. Девушка вздрогнула всем телом, всхлипнула. Он почувствовал, как по внутренней стороне его бедер потекло что-то липкое. «Неужели кровь? И так много?» — успел подумать он. Она покачивалась в такт его движениям, равномерным и глубоким. «Какая у нее глубокая п…» — думал он. Увы, в ту пору он еще не знал другого названия, кроме матерного, для этого женского органа.
Она вдруг положила ноги ему на плечи и села, и он испытал доселе неизведанное блаженство. Потом она подсунула ладони себе под ягодицы, стиснула их. Он чуть было не лишился сознания от восторга. И тут она, снова откинувшись на спину, стала описывать бедрами ритмичные круги. Похоже, он отключился на короткое мгновение. «Пора кончать, или я сойду с ума», — подумал он. Но как нарочно это ему никак не удавалось — очевидно, сказался недавний эпизод. Тогда он с силой надавил ей на живот ладонью, потом давил еще и еще, действуя по принципу тисков. Это принесло долгожданное облегчение. Он упал на нее, тяжело дыша, и почувствовал, как свело судорогой поясницу. «Теперь мне не встать, — пронеслось в сознании. — И вообще ни ногой, ни рукой шевельнуть».
— Ты что? — спросила она.
— Поясница. Я был ранен осколком в копчик и контужен. Я не могу пошевелиться.
— Это пройдет. Ты только не волнуйся. Давай я потру тебе больное место.
У нее были сильные и умелые пальцы.
— Тебе было очень больно? — спросил он.
— Да. Словно ты разрывал все внутри.
— Но ты молчала и даже… делала мне приятно.
— Мне очень хотелось сделать тебе приятно.
— Прости. Я, кажется, был очень неуклюж.
— Да нет. Это, наверное, неизбежно. Лучше сразу пережить, зато потом будет хорошо. Ведь женщине, я думаю, тоже бывает хорошо.