Любимые и покинутые

Калинина Наталья Дмитриевна

Генерал был свой в доску и искренне хотел помочь Николаю Петровичу — встречаются такие и среди гэбистов, тем более, что Павловский видел войну не только из окошка блиндажа. Выпили они вместе с Николаем Петровичем не одну бутылку коньяка, и в баньке не раз попарились, даже как-то посетили «замок царя Соломона», правда, там теперь сменился контингент — прежних «проказниц» уволил еще Сан Саныч, ну а новые не умели ничего, кроме как раздвигать ноги и жать хрен так, словно это была резиновая груша.

Генералу было известно, что Николай Петрович женат (еще бы не знать этого председателю областного комитета

госбезопасности), правда, в анкете Марьи Сергеевны в графе «родители» стояло: «умерли в таком-то и таком-то году». Он никогда не видел жену Николая Петровича, ибо в N был прислан недавно. Кто-то из сослуживцев сказал, что у Соломина молодая красавица-жена, что она после внезапно случившегося выкидыша тяжело заболела, лежала в отделении интенсивной неврологии, а потом, дескать, муж отправил ее к родственникам в Калмыкию. Это «потом» случилось год назад, Марью Сергеевну с тех пор никто не видел, хотя Николай Петрович и передавал время от времени ее приветы той же Кудрявцевой и еще кое-кому из жен местной знати. Поползли всяческие слушки и слухи. Кто говорил, что жена Соломина сошла с ума и он засадил ее в сумасшедший дом в Москве, кто-то сболтнул, что она связалась с молодым калмыком или казаком и бросила мужа и дочь, а кто-то даже высказал предположение, что жена Соломина умерла, но это хранится в тайне от дочери, которая совсем недавно пережила тяжелое нервное заболевание.

Слухи слухами, но когда вопрос о Москве стал, что называется, ребром и оттуда, как положено, затребовали обе анкеты, Павловский, разумеется, предварительно позвонив, заехал к Николаю Петровичу вечером «на чаек», то есть внести кое-какую ясность в это щекотливое дело, раз и навсегда поставив все точки над i. Павловский, надо сказать, был заинтересован в переезде Соломина в столицу — в результате кое-каких перестановок и передвижек его родному брату светило получить приличную по его годам должность, а, следовательно, и квартиру получше. Кто, скажите, не радеет о будущем своих близких?..

Итак, Павловский, пропустив пару стограммовых чешского хрусталя стопок «Арарата» и удобно вытянув простреленную ногу, сказал, глядя поверх головы Николая Петровича на большой Машин портрет над диваном кисти председателя правления областного союза художников:

— Русалка, а не женщина. Жаль, я с ней не знаком. Познакомишь?

Николай Петрович замялся и буркнул:

— Ну да. Почему бы и нет?

— Она что, на самом деле так красива, или этот подхалим Канторович постарался?

— Да нет, он тут ни при чем. Она очень красивая женщина.

И Николай Петрович, вспомнив Машу такой, какой знал в лучшие дни их (а точнее его к ней) любви, тяжело и искренне вздохнул.

— Что так? — посочувствовал Павловский. — Не сложилось у вас или же тебя ее здоровье тревожит?

— Не сложилось, — сказал Николай Петрович, глядя на свои покоящиеся на животе руки.

— Возможно, ей здесь скучно — как-никак родилась и выросла в Москве, да и родители, судя по всему, были людьми образованными и интеллигентными. — Павловский хитро посмотрел на Николая Петровича и улыбнулся. — Ты с ними случаем не был знаком?

— Нет. — Николай Петрович заерзал в кресле и потянулся наполнить опустевшие рюмки.

— Да ты не переживай — нам уже давным-давно известно все прошлое твоей жены. Служба у нас такая, брат. Скажу честно, это я тут все наладил как следует — мой предшественник кроме преференса да баб не интересовался ничем, уж тем более государственной безопасностью. —

Павловский со вкусом заглотнул очередную рюмку и положил на язык кружочек лимона. — Во-первых, начнем с того, что отца твоей красавицы-супруги судила так называемая тройка, а значит… Словом, значит, что это вообще ничего не значит, кроме вопиющего беззакония. У меня у самого родного дядьку тройка судила. Одного из этих подлецов я вычислил и… — Павловский выбросил вперед руку и подсек воздух ладонью, словно срубил ею чью-то голову. — Другого приговорил к смертной казни суд Третьего Рейха — он вроде как по паспорту русским числился, да немцы унюхали в нем что-то семитское. Третий пока жив-здоров, но я ему, гаду, не позавидую. — Павловский сжал правый кулак и двинул им по подлокотнику кресла. — Ладно, перейдем к твоим личным делам. — Итак, когда ты ждешь Марью Сергеевну домой?

— Не жду я ее, — вдруг брякнул Николай Петрович. — Не знаю, кто из нас прав, а кто виноват, да только разбитую чашку вряд ли склеешь. Тем более, что ни у нее, ни у меня нет никакого желания делать это.

— Даже ради Москвы?

— Даже ради Москвы.

— Принципиальный ты, брат, ничего не скажешь. — Павловский вытянул руку и похлопал Николая Петровича по локтю. — Ладно, не переживай. Давай думать вместе, как накормить волков вегетарианской пищей. Но для этого тебе придется рассказать мне все, как есть. Не потому, что я по-провинциальному любопытен и охочь копаться в чужом грязном белье, а потому, что благодаря своей профессии чекиста всегда знаю, когда играть мизер, а когда шесть пик. — Павловский расхохотался и снова похлопал Николая Петровича по локтю. — Не вешай носа, астраханский казак. Вот скоро произведем тебя в есаулы и снарядим честь-честью на службу. Как это раньше говорили казаки? Ага: «Служу Богу, царю и отечеству». Ну-ка, выкладывай, что там у тебя приключилось на семейном фронте?

— После того, как случился выкидыш, она долго болела — нервный срыв ну и…

— Это я знаю, — перебил его Павловский. — История болезни Марьи Сергеевны подшита к делу. Валяй дальше.

— Она меня возненавидела после этого, — рассказывал Николай Петрович, вспомнив свою поездку в дом возле реки, Машин дикий вопль, когда случайно встретились их взгляды сквозь листву яблони, возвращение домой — он гнал свой «газик», не разбирая дороги, обгоняя даже ЗИМы и ЗИСы. — Она сама… уехала туда, где когда-то жила с…

— Нам это известно, — с самодовольной улыбкой сказал Павловский. — Ее первый муж был поляк, правда, она не была с ним расписана.

Николай Петрович уже перестал удивляться познаниям Павловского в перипетиях его личной жизни. Только подумал: «Все ему известно или почти все?»

— Она пробыла там все лето. Я… я проведывал ее, передавал продукты, деньги.

— Она жила там одна? — спросил Павловский, глядя Николаю Петровичу прямо в глаза, и Николай Петрович сказал, не отводя своего взгляда:

— Нет, там жила одна несчастная женщина, приставшая к дому еще несколько лет назад. Кажется, они ладили с моей женой. Эту женщину, ее звали Ната, вскоре парализовало, и моя жена за ней ухаживала — об этом рассказывал местный фельдшер. Ната сгорела во время того страшного пожара.

— Не горюй. Новый дом отстроить по нынешним временам раз плюнуть. Можно будет солдатиков подрядить. Хотя в Москве тебе наверняка дадут казенную дачу и полгектара леса.

«Если я еще попаду в Москву», — невольно подумал Николай Петрович и вытер ладонью вспотевший лоб.