Любимый город
Шрифт:
“Надо же, все фамилии помнит!” - удивилась про себя Раиса. У нее сразу с души отлегло, что ее командира никто никуда не отправит и главное, что он за них обеих ручается. Из коридора она едва успела выскользнуть незамеченной.
***
Самым непривычным в штольнях была тишина. Точнее то, что военный человек назвал бы тишиной - грохот разрывов снаружи здесь был не слышен совершенно. Хотя если бомбы рвались прямо над головами, это очень скоро становилось понятно по духоте и явственно ощущавшейся в воздухе пыли. Даже могучая вентиляция с трудом справлялась, когда снаружи взрывами поднимало в воздух тонны земли, пыли и битого камня.
Обучение персонала кто-то с первых же дней окрестил “Инкерманским университетом”. Сразу на ум приходили недавние их занятия в Воронцовке и снова, и снова память возвращала к двум сгоревшим машинам в окулярах бинокля. На почерневшем борту одной из них еще угадывался красный крест. “Кто? И как?” Он знал, что Оля Васильева до сих пор бережно хранит затрепанный том Опокина, который, очень может статься, некому уже и возвращать. Хотя не может быть, чтобы никто не вышел.
Но скверные новости пришли с другой стороны, не от Керчи, а с моря.
– Алексей Петрович...
Странное дело. До сих пор Соколовский звал его исключительно по фамилии и званию. Вызвал по поводу обучения и статьи, хвалил за первую лекцию. Но в глазах - темнота, не тревога даже - боль. Что-то стряслось.
– Как коммунист, должен вам сообщить. Только что узнал в штарме: "Армения" затонула. Атакована с воздуха.
– Выжившие?
Никогда Алексей Петрович не говорил таким голосом. Сиплый, скрипучий, еле слышный. И склонился, на полголовы ниже стал.
– По предварительным данным - шесть-восемь человек. Прямые попадания, возможно, несколько бомб или торпед.
Огнев сглотнул. Выпрямился, став прямым, как палка, как старорежимный офицер на картинке. Хрипло откашлялся.
– Понятно, товарищ военврач первого ранга.
– Прошу вас... лучше это сделаете вы. Сообщить личному составу. Здесь знали друг друга практически все врачи. Как понимаю, вы тоже. Вы ведь больше года в Севастополе, так? Но все-таки, своей хирургической бригаде эту тяжкую весть придется сообщить вам.
Темно. Как темно все-таки в этом подземелье! И никакие лампы не спасают. Рассказывать не пришлось - они уже знали. Колесник, сжавшаяся, вдруг сделавшаяся совершенно маленькой, держала на коленях фотографию в картонной рамке. Кажется, она ни слезы не проронила, только глаза горели сухим, болезненным огнем и пальцы дрожали.
С фотографии смотрели незнакомые Огневу люди в белых халатах, врачи и сестры, человек двадцать пять, снятые на широком крыльце какого-то здания с высокими окнами, видимо больницы.
– Вот они, видите?
– Колесник указала на трех девушек-сестер, стоявших в обнимку во втором ряду справа. Молодые, круглолицые, они легко и весело улыбались в объектив.
– Мои девочки. Лучшие в нашем отделении. Никого из них больше нет, понимаете?
За спиной у Натальи Максимовны всхлипнула пожилая санитарка, та не глядя, обняла ее за плечи.
– Что чувствует командир, чьи бойцы погибли, выполняя его приказ?
– Колесник воспаленным взглядом обвела товарищей.
– Я не могла им
Наталье Максимовне пока некому было объяснить, что на войне нет понятия “безопаснее”. И ее попытка спасти сестер своего отделения, добившись их эвакуации, дело понятное, и самое логичное. Если бы “Армения” благополучно дошла до порта, она бы хвалила себя за предусмотрительность. А теперь будет себя винить за то, что в чем нет ее вины. Как часто винит себя выживший! Не только командир, отдавший приказ наступать, но и штабной, находившийся в двух десятках километров от места боя..
“Это были наши машины!
– вдруг ясно и отчетливо понял Алексей.
– Те два мотоцикла ехали нам навстречу. Значит, сначала они встретили их”. И только одного нельзя было понять: кто же из наших не добрался. Точнее, добрался ли хоть кто-нибудь? Так несложно было для поднятия духа придумать хорошую новость…
Письма и похоронки. Ноябрь 1941
Почта № …. лейтенанту Огневу Александру Алексеевичу
Саша! Я попадал в переплет, но жив, здоров, в порядке и под Севастополем. Похоронкам из Керчи не верь, они не знают. Обратного адреса пока нет, узнаю - напишу. Дольше писать сил нету. Алексей Огнев. 30 октября 1941.
Где-то под Керчью
Извещение
почта №… старшине Поливанову Владимиру Ивановичу
Ваша сестра, ст.военфельдшер Поливанова Раиса Ивановна, уроженка гор. Бежица Брянской области, 1911 г. рождения, находясь на фронте, пропала без вести (убита) в октябре 1941 года.
Хуже списка безвозвратных потерь личного состава, который после четырех мучительных суток ожидания все же был заполнен и отправлен в штадив, только похоронки. С ними Денисенко медлил еще два дня. Он отчаянно хотел верить, что вышел хоть кто-нибудь. Потому что список потерь, его и уточнить можно, а вот ушедшие по адресам извещения о пропавших без вести, это как пуля. Свою цель непременно найдет.
“Южновой Варваре Яковлевне. Ваш муж, военврач 3-го ранга Южнов Василий Васильевич…” Не пришлось им вместе коротать век, не пришлось. Что может быть страшнее для одинокой, немолодой женщины где-то там, на севере, в эвакуации, в студеном чужом городе? Там, поди, уже и снег выпал.
“Почта, №… капитан-лейтенанту Астахову Михаилу Васильевичу. Ваш брат…” Лучше писать на полевую почту, а не старикам его в Балаклаву. Пускай уж сын найдет для отца и матери нужные слова. Подумалось и холодом потянуло от этой мысли, а жив ли сам старший Астахов? Нет, случись что, известили бы. Почтальон к нам чуть не до последнего дня добирался, и с письмами, и с газетами. Попробовал бы не добраться! “У них там такой комиссар, с ним никакого особого отдела не надо”, - говорили в штабе. Где-то теперь товарищ комиссар? О Гервере и извещать некого. Один как перст, родных не осталось, родителей еще в двадцатых холера унесла. Другого такого комиссара весь Крым переверни - не отыщешь! Все умел, за троих старался. А что осталось? Строчка в списке потерь личного состава. “Если через сутки не вернусь - считайте, что привез приказ”. Получил ли ты приказ этот, Рихард Яковлевич? Или пуля раньше догнала? Или получил, да не довез?