Любить Не модно
Шрифт:
Вдохнула.
Выдохнула.
И закрыла к чёрту ноутбук.
Мне даже йога не помогает. Это конец.
Упала на спину, распластав руки и ноги в стороны.Понятия не имею, сколько времени сверлила взглядом кусок жёлтой отшелушивающейся побелки на потолке, пребывая в некой прострации.
Я не дура. Отлично знаю, как эта якобы «болезнь» называется… Вот только слова этого поганого даже вслух не хочу произносить, даже думать об этом не хочу… Потому что это глупо. Любить глупо.
{ Ну
Все, кого я люблю, рано или поздно отворачиваются от меня. И мне надоело каждый раз переживать одно и то же. Каждый раз пытаться быть сильной, заверять себя, что всё наладится, однажды боль от предательства пройдет, и жизнь моя станет лучше.
Вот только она никогда не станет лучше, если все так и будут бросать меня. Это похоже на проклятие, и я всерьёз уже задумываюсь над этим. Неужели я настолько плоха, что стоит только привязаться к кому-то, он тут же исчезает из моей жизни?
Даже родной отец меня бросил.
Кайл меня бросил.
Родственники матери от нас отказались. Якобы потому, что когда наша семья была богата и ни в чём не нуждалась, от нас ни слуху ни духу не было, а стоило случиться беде и… Впрочем я их понимаю. Наверное, я поступила бы также.
{ Наверное. }
Даже подруги со мной общаться перестали. Ха. Какая-то злая ирония судьбы. Вроде бы и горько от обиды, а вроде бы и такая злость пробирает, что на весь мир хочется кричать: «Да пошли вы все к чёрту! Переживу! Справлюсь!».
А потом отойти в уголок и тихонечко поплакать.
Два дня назад я написала Линди сообщение в соцсети. Она до сих пор не ответила. А когда-то Линди клялась, что я навеки-вечные останусь её лучшей подругой. Думаю, эти «веки-вечные» закончились одновременно с банкротством моей семьи.
Вчера я написала Хлое и Вивьен. Оказалось, что я у них в чёрном списке. И думаю уже давно.
Кайлу писать не стала. Смысл? Пошёл он вообще!
Зато с некоторых пор у меня появилось желание написать другому человеку… И я ненавижу себя за эту слабость. Боже, да он во мне ребёнка видит! О чём я только думаю?..
Точно сошла с ума.
Два дня прошло с тех пор, как я «познакомилась» с его мамой. О, это было что-то. Я до сих пор в шоке! То, как она смотрела на меня, то как называла… И это завуч школы, в которой я собираюсь и дальше учиться?.. Да она же меня там живьём закопает!
Но больше всего в памяти отложилось то, что Выскочка за меня вступился. Клянусь, для меня это было большим потрясением, чем перекошенное лицо Мымры в дверях. Более того, Митя был так холоден с матерью, что практически приказал ей проваливать из кафе и больше никогда не переступать его порог. Тогда-то и поняла: не одна я считаю Раису Павловну Мымрой; грубо говоря, конечно, но всё же.
Глаза Мити казались бешеными,
Меня он попросил уйти.
А мать попросил проваливать к чёрту.
И вот тогда он снова показался мне сущим дьяволом с перекошенным от ярости лицом и горящими, как два адских котла, глазами.
Ясность внесла Женя по дороге домой. Точнее, она не в курсе, что стало причиной разлада между Митей и его мамой, однако, рассказала о том, что и так известно всем жителям маленького городка.
Митя детдомовец. Родная мать оставила его в роддоме двадцать пять лет назад, а сама укатила туда, откуда приехала тайно рожать. Имя отца не сообщила, да и себя вроде бы не засветила. Зато новорождённому оставила имя и фамилию, а затем попрощалась. Так мальчика и назвали – Дмитрий Арчипов; отчество придумала соцслужба, зарегистрировав Александровичем. Быть усыновлённым сразу Мите не повезло, так что пятнадцать лет своей жизни он провёл в детском доме.
Пока однажды на горизонте не появилась Раиса Павловна и не забрала его к себе, оформив все права на опеку.
«Понятия не имею, почему она взяла из детского дома подростка, — добавила Женя заговорщическим шёпотом, словно все прохожие так и норовят нас подслушать. — Могла бы ребёнка и помладше взять».
«А своих детей у Мым… то есть, у Раисы Павловны нет»?
«Не-а, — пожала плечами Женя. — И мужа нет. Никого нет. Только Митя».
«Да и тот, смотрю, не особо рад такой мамаше».
«Это их дело. Может вообще из-за какой-нибудь мелочи поссорились».
«Что-то не похоже, — усмехнулась я. — Зато теперь понятно, почему он такой весь из себя правильный. Ха. С такой-то опекуншей».
«О, это он только сейчас таким стал».
«В смысле»? — тут же накинулась на Женю с вопросами, но та, к моему НЕ удивлению, оказалась не менее правильной, чем Выскочка! Буркнула что-то о том, что это не наше с ней дело и обсуждать Митю за спиной она не станет, это вроде как некрасиво и бесстыдно, а затем мило улыбнулась, попрощалась и свернула к своему дому.
И вот я уже вторые сутки не могу избавиться от навязчивой мысли, что хочу узнать о Выскочке больше. Гораздо больше. Вот только… он этого не допустит.
Решив, что пора бы заесть грусть чем-нибудь сладким, отправилась на кухню. Прошла мимо давящейся слезами и соплями мамы, которая в одно лицо оформляла бутылку с дешевым вином, устроив поминки по утраченной беззаботной жизни, вытащила из шкафчика пачку шоколадного печенья и вернулась к себе в комнату.
Мама второй день слезами умывается. И если честно, я уже не могу слушать её нытьё! Разве нытьём можно что-то исправить? Разве слезы способны превратиться в деньги, которых у нас почти не осталось?! Почему я должна быть взрослой, а она ребенком, рыдающим мне в грудь?!