Любить того, кто рядом
Шрифт:
— Как же я тебя понимаю, — говорит Сюзанна. — Как понимаю… Но, Элли…
— Что? — тихо спрашиваю я, подозревая, что сестра сейчас задаст мне вопрос, на который я не смогу ответить. Разумеется, так оно и выходит. Сюзанна спрашивает:
— Элли, ответь, почему ты не хочешь забыть Лео?
Долго думаю, что сказать, — тишина начинает звенеть в телефонных проводах. Но чем старательнее пытаюсь найти объяснение, тем больше понимаю, что разумного ответа на этот вопрос у меня нет. Вернее, у меня вообще нет никакого ответа.
Глава 20
Наступило
— Кажется, нам пора, — говорит Энди, и его голос отражается от белых стен, которые мы так и не собрались перекрасить в более интересный цвет. Он промокает лицо рукавом старой футболки с пятном, одной из тех тридцати, что предназначены «для переезда или ремонта». Я иногда поддразниваю Энди — мол, его вещей достаточно, чтобы переезжать каждый день в течение целого месяца.
— Да, действительно пора, — киваю я, переключившись на мысли о предстоящих делах: мы поедем на такси до отеля, там примем душ и переоденемся, а потом отправимся на прощальную вечеринку, которую устроили для нас два университетских друга Энди. В конце концов, было решено пригласить всех наших нью-йоркских друзей. Даже Марго и Уэбб ради такого события собрались прилететь из Атланты, чтобы наутро вернуться туда с нами и официально приветстствовать нас уже от лица другого города. Я беру Энди за руку и с наигранным оживлением восклицаю:
— В дорогу!
Энди некоторое время молчит, а потом замечает:
— Знаешь, нужно как-то отметить этот момент.
— Как, например? — спрашиваю я.
— Ну, не знаю… Может, сфотографируемся?
Я отрицательно качаю головой, думая, что Энди уже пора было понять, что хоть я и фотограф, но терпеть не могу снимать «знаменательные моменты» наподобие праздников и вечеринок. Намного больше мне нравится фотографировать людей в обычной обстановке, и это часто вызывает недоумение, а иногда и разочарование у родных и друзей.
— Нет. — Я перевожу взгляд на голубя за окном, который неуклюже приземляется на зацементированную площадку напротив.
Какое-то время мы оба молчим, а потом Энди берет меня за руку и спрашивает:
— Ты что?
— Все хорошо, — отвечаю я и с облегчением понимаю, что это правда. — Мне просто немножко грустно.
Он кивает — совершенно естественно грустить, когда с чем-то прощаешься, даже если впереди тебя ждет что-то необыкновенно интересное. А потом мы без всяких церемоний поворачиваемся и покидаем наше первое семейное гнездышко.
Через несколько минут такси привозит нас к отелю «Грамерси-парк», и на меня накатывает волна сожаления и паники, когда я понимаю, что мы с Энди в своем городе внезапно превратились в приезжих — в туристов.
Однако когда мы оказывается в вычурном и эклектичномм вестибюле отеля с мозаичными марокканскими
— Ух, ты! А здесь правда здорово, — сказала я, разглядывая камин из камня и мрамора и лампу в виде головы рыбы- пилы.
— Здорово — в лучших богемных традициях. В твоем стиле, — улыбается Энди.
Я улыбаюсь в ответ, и мы идем к стойке портье, из-за которой знойная брюнетка — по имени Беата, если верить пейджу, — приветствует нас с ярко выраженным восточно-европейским акцентом.
Энди говорит в ответ «здравствуйте» и, так как он получил приличное воспитание и был хорошим мальчиком, считает нужным объяснить наш непрезентабельный вид и бормочет извиняющимся тоном:
— Мы только что съехали со своей квартиры.
Беата понимающе кивает и вежливо интересуется:
— И куда вы переезжаете?
— Атланта, Джорджия, — отвечаю я за нас обоих с самым величественным видом, какой мне удается изобразить. Я говорю это так, как будто раскрываю самый главный американский секрет: Атланта — настоящая жемчужина среди городов, и Беата непременно должна ее посетить, если до сих пор этого не сделала. Не знаю, зачем мне понадобилось расхваливать Атланту перед совершенно незнакомым человеком — то ли для того, чтобы на душе полегчало, то ли для того, чтобы преодолеть защитную реакцию. Подобная реакция неминуемо возникает, когда я говорю, в какой мы переезжаем, а собеседник всякий раз сочувственно смотрит на меня или напрямую спрашивает: «Но почему именно в Атланту?»
Энди принимает такое близко к сердцу — прямо, как и тогда, когда кто-нибудь плохо отзывается о Питсбурге. Вообще никто не желает оскорбить Атланту — это просто комплекс превосходства, свойственный Нью-Йорку, самодовольное сознание того, что весь остальной мир (или, по крайней мере, страна) бесплодны и однообразны и, так или иначе, проигрывают в сравнении. Сейчас меня задевает подобное отношение, но горькая правда заключается в том, что я сама в глубине души согласна. Когда кто-нибудь из моих друзей уезжал из Нью-Йорка — по работе, или по личным обстоятельствам, или чтобы растить детей в пригороде, — я реагировала также. Думала: хорошо, что не я. Это, кстати, не мешало мне ругать Нью-Йорк каждую минуту. В конце концов, именно бесцеремонность манер и несдержанность в общении — самые неотразимые черты ньюйоркцев, и я буду скучать по ним больше всего.
В любом случае мой упреждающе гордый тон в случае с Беатой, кажется, сработал — она улыбается, кивает и говорит: «О, замечательно!», как будто бы вместо «Атланта» я сказала «Париж, Франция». Потом Беата нас регистрирует и немного рассказывает об отеле, перед тем как вручить Энди ключ от номера и пожелать нам приятного отдыха.
Мы в ответ благодарим ее и по возможности незаметно идем через вестибюль в обратную сторону — к бару, так же богато декорированному, с бильярдным столом, обитым красным бархатом, и с еще одним Уорхолом поистине угрожающих размеров. Я мыслями возвращаюсь к Лео и тому времени, когда я последний раз была в ультрамодном баре, но поспешно отгоняю эти мысли, когда Энди с наигранной церемонностью спрашивает меня: