Любить того, кто рядом
Шрифт:
Я заставляю себя улыбнуться в ответ.
Потом, когда работник аэропорта объявляет посадку и наши мужья с запасом газет, журналов и бутылок воды приближаются к нам, Марго наклоняется ко мне и доверительно шепчет:
— Давай оставим это между нами, и все будет как раньше?
Я согласно киваю и представляю, как мы вдвоем сметаем осколки под дорогой восточный ковер, напевая песенку из «Золотых девочек», одного из самых любимых наших сериалов времен учебы в колледже.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — говорит Марго, и ее слова, как ни странно, одновременно и успокаивают меня, и рождают какое-то дурное предчувствие. Они эхом отдаются в моей
Пока мы с Энди обустраиваемся в новом доме, я изо всех сил стараюсь не сворачивать с избранного пути. Проходит несколько недель, и каждое утро я пытаюсь себя приободрить, повторяя вслух известные истины, пока принимаю душ, — что-то вроде «Дом там, где твое сердце» и «Счастье — это состояние души». Я говорю Энди, Марго и стеле, да вообще всем и каждому, включая продавца в магазине здорового питания и женщину, с которой мы стояли в очереди в отделе регистрации транспортных средств, что мне нравится в Атланте, и что я совершенно не скучаю по Нью-Йорку. Твержу себе: стоит пожелать — и я покончу с прошлым, начну жизнь с чистого листа и навсегда забуду Лео.
Несмотря на все мои старания и благие намерения, ничего не выходит. Я занимаюсь делами, связанными с переездом: расставляю наши фотографии на полках по обе стороны камина, брожу по магазину кухонных принадлежностей, сосредоточенно изучаю образцы драпировочной ткани: дизайнера интерьеров мне нашла Марго. Еще я высаживаю белые каладиумы в бронзовые горшки у парадного входа, но, чем бы я ни занималась, все время чувствую себя здесь лишней.
Хуже того, меня не покидает тревожное, тошнотворное чувство, что я не была собой с того самого ночного рейса. Наверное, я совершила ошибку, уехав из Нью-Йорка. Большую ошибку. Такую ошибку, которая порождает обиды и разногласия. Такую ошибку, от которой тяжесть на сердце. Такую ошибку, которая заставляет пожалеть о сделанном выборе, о прошлом или о чем-то еще.
А вот Энди полностью счастлив и не стесняется демонстрировать это, из-за чего я ощущаю еще большее отчуждение. Не столько потому, что несчастные люди предпочитают компанию себе подобных, хотя в этом есть доля правды, но потому, что радость Энди означает, что наш переезд — это навсегда и я останусь в этом мире навечно. В его мире. Я приговорена пожизненно ездить куда-то на машине, даже если мне захочется выпить чашечку кофе или обновить маникюр. Приговорена к безликим торговым центрам вдоль автотрасс и к невозможности заказать домой поздний ужин по своему выбору. К бессмысленному собиранию сверкающих и абсолютно ненужных вещей, чтобы заполнить наш просторный дом. Я буду засыпать в полной тишине, а не под успокаивающий шум города за окном. В тихие и знойные летние дни, в выходные, Энди будет играть в теннис и в гольф, и никаких шансов на белое Рождество. У меня появятся сладкие, как сахарин, светловолосые, голубоглазые, стильно прикинутые соседи, с которыми я не найду совершенно ничего общего.
Одним августовским утром, когда Энди только ушел на работу, я стою посреди кухни, держа в руках его тарелку из-под хлопьев, оставленную на столе, и понимаю: это больше не смутная тревога. Это настоящее чувство
— Больше не могу! — говорю я ей, едва сдерживая слезы. То, что я произнесла это вслух, подкрепило мою убежденность и утвердило мои чувства.
Сюзанна говорит:
— Ну-ну, успокойся. Переезд всегда тяжело переносится. Помнишь, ты ненавидела Нью-Йорк, когда туда переехала?
— Нет, — возражаю я, стоя над раковиной и упиваясь своим отчаянием, как подавленная домохозяйка, которую ни во что не ставят. — То была адаптация. Вначале я была ошеломлена… но ненависти к нему я никогда не испытывала. Никогда.
— Что с тобой происходит? — спрашивает она, и на секунду я верю в ее искреннее участие. Потом она продолжает: — Это по поводу любящего мужа? Или из-за огромного дома? Или бассейна? Твоего нового «ауди»? Или нет, подожди — я знаю, это все из-за того, что тебе больше не нужно рано вставать и идти на работу, правильно?
— Эй, погоди минутку! — Я чувствую себя избалованной и неблагодарной, как какая-нибудь знаменитость, которая жалуется на то, что ее никак не оставят в покое и что у нее такая сложная жизнь. Но я продолжаю. Мои чувства все же оправданы!
— Меня сводит с ума то, что мой агент ни разу не позвонил, и я провожу дни, фотографируя магнолии на заднем дворе, и что Энди слоняется вокруг дома с ящиком инструментов, изображая мастера на все руки… и что дети продают лимонад на углу, а их няни так смотрят на меня, как будто я растлительница малолетних… И я хочу работать!..
— Но тебе не нужно работать, — обрывает меня Сюзанна. — Поверь мне, разница есть.
— Я знаю. Знаю, что мне повезло. Знаю, что должна быть в восторге — или хотя бы довольна всем… этим. — Я окидываю взглядом просторную кухню: мраморные столешницы, новенькая блестящая плита, пол из широких кедровых досок. — Мне здесь не нравится… Это сложно объяснить.
— А ты попробуй, — предлагает сестра.
В голове проносится перечень обычных жалоб, однако я останавливаюсь на банальном, но весьма символическом происшествии, имевшем место прошлым вечером. Энди разговаривал с какой-то девочкой из отряда герлскаутов, я злилась, наблюдая, как он сосредоточенно выбирает печенье с таким видом, будто от этого решения зависит его жизнь. Я передразниваю его, нарочно усиливая акцент: «Три пачки арахисового и две пачки мятного… или две арахисового и три мятного?»
— Что ж, это важное решение, — невозмутимо говорит Сюзанна.
Я продолжаю:
— А потом Энди и мама той девочки минут двадцать разговаривали о знакомых их знакомых — что для этого города немаловажно — и обо всех общих знакомых из Вестминстера…
— Того, что в Лондоне? — спрашивает Сюзанна.
— Нет. Этот Вестминстер гораздо важнее, чем какое-то старое аббатство в Англии. Это самая привилегированная частная школа в Атланте… на всем юго-востоке, моя дорогая.
Сюзанна хихикает, и мне внезапно приходит в голову, что даже если она желает мне счастья, все равно в каком-то смысле испытывает удовлетворение от ситуации. В конце концов, она же предупреждала меня: «Ты им чужая. Ты никогда не станешь одной из них».
Я завершаю рассказ:
— Наконец-то, думаю, они закончили разговоры, и мы можем продолжать тупо смотреть телевизор — занятие как занятие; кстати говоря, ничуть не хуже других. Не тут-то было — мама велит дочке поблагодарить «мистера и миссис Грэм», и я, представляешь, начинаю озираться в поисках родителей Энди. Пока не понимаю, что это я миссис Грэм.