Любитель сладких девочек
Шрифт:
— Любить красивую женщину очень сложно. — Володя выхлебал-таки свой чай, поставил пустую кружку на столешницу и принялся крутить ее так и сяк, дергая за дужку ручки.
— А некрасивую легче?
— Нет, наверное. Хотя не знаю. Не приходилось. Может, с некрасивой все проще. Может быть…
У меня всегда все сложно как-то… Посмотришь вокруг, люди как люди. Семья, дети, положение. А у меня все не так…
— А как?
— Помнишь, как покойный Тальков пел? А у нас все через з… Н-да… Вот и с тобой тоже…
— А что
А что еще со мной не так?
Он вдруг бросил вертеть пустую кружку по столу и уставился на нее так, словно видел впервые. За то время, пока он спал, она успела умыться и причесаться. Стащила с себя дурацкие брюки, благо свитер закрывал ее ноги почти до колен. Поела, правда, мало. Пригубила чаю. Немного порозовела и.., не то чтобы вдруг превратилась в красавицу, но немного посвежела, это точно. К тому же тело, которое он видел сегодня, с лихвой компенсировало ее невыразительную неухоженную мордашку.
Но не говорить же ей об этом сейчас, когда опять проснулся с именем бывшей супруги на устах! Кто бы мог предсказать, когда перестанет наконец мучить его это наваждение. Может, присутствие этой леди сумеет хоть немного скрасить его одиночество и сможет вытеснить образ Катерины из его памяти…
— Так что со мной не так? — Маша, устав дожидаться, дернула его за рукав джемпера. — Куда вы смотрите, наконец?
— А? Ах да! С тобой, в принципе, все в порядке.
За исключением одной маленькой особенности.
Поправь меня, если я ошибусь… — Он почти виртуозно сманеврировал, отцепив ее руку от своего рукава, уложив ее ей на колено и пристроив радом свою ладонь: оно было голым, гладким и теплым.
Таким теплым, что мысли мгновенно приняли иное направление и он сказал совсем не то, что собирался сказать.
— Первое впечатление, которое ты производишь на мужчин, это жалость. Нет, не так. Сначала раздражение по поводу твоей беспомощности, а потом жалость и желание уберечь. Уверен, что соверши ты на самом деле преступление, тебе бы легко удалось избежать наказания. Поверить в твою виновность очень сложно, очень…
— Как и в твою! — крикнула вдруг звонко Маша, тяжело задышав и резким движением высвобождая свое колено. — Уверена, что сюда никто не приехал за туманами! Уверена, что каждый привез сюда с собой свою тайну и по большей части они ужасны! Вот вы.., ты!.. Ты сюда почему приехал?
Занимаешь привилегированное положение на заводе, однако каждый день наверняка ставишь отметку у коменданта!
— Наблюдательная… — задумчиво хмыкнул Володя, потирая пальцы, хранившие восхитительную упругость ее колена.
— Какую тайну ты оберегаешь? Что произошло в твоей шикарной жизни? Отчего ты оставил свою красавицу жену и укатил к черту на кулички? — Маша выслушала его замечание и продолжала кричать, всплескивая руками, с которых до самых локтей скатывались
— Это она меня оставила, а не я. — Володя с грохотом поставил локоть на край стола, уложил на сжатый кулак щетинистый подбородок и задумчиво уставился на Марию. — Я никогда бы не посмел оставить ее. Никогда. Это она меня оставила. Просто взяла и ушла из моей жизни навсегда. И уже никогда и ни за что не вернется. Потому я и здесь.
Все просто.
— Чушь! Нельзя было так просто сдаваться! Когда-нибудь она все равно вернулась бы. Ты же любил ее. Любил?
— Больше жизни. Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Казалось до тех пор, пока… — Он умолк, не отводя взгляда от ее раскрасневшихся щек.
— Она все равно вернулась бы!
— Ты не поняла. — Володя медленно, словно в кадре замедленной съемки, протянул к ней руку и легонько коснулся ее порозовевшего лица. — Ты очень-очень молода… Молода и прекрасна… И нужно совсем немного усилий, чтобы сделать это лицо совершенным.
Он принялся водить кончиком пальца по ее бровям, векам, овалу лица и контуру губ, слегка надавливая, приподнимая и поглаживая кожу, словно умелый скульптор, пытающийся придать несовершенной заготовке законченный вид.
Маша зачарованно молчала. Ее никто и никогда прежде не трогал именно так. Гладили, ласкали, тискали, принимая такой, как есть: невыразительной, блеклой и безнадежной. Пытаться что-то вылепить из ее внешности не пробовал никто и никогда, даже мать, поставившая на Машино будущее все свое состоятельное "я".
— Твои губы удивительной формы, — продолжал говорить Володя, взяв ее лицо теперь уже в обе ладони. — Такой нежной, непередаваемо нежной формы и цвета. Кажется, что тебя никогда и никто прежде не целовал. Это самообман… Конечно же, это самообман, но он прекрасен…
И он поцеловал ее. Без всякой предварительной подготовки и вступлений. Просто приблизил свое лицо к ее и, не отнимая своих рук от ее щек, долго и жадно поцеловал ее.
— Как тебя зовут? — спросила она, когда он отпрянул, тяжело и прерывисто дыша.
— Хорошенькое начало… — последовало его смущенное покашливание, и он запоздало представился:
— Владимир… Панкратов Владимир Николаевич. А ты Мария.
Он силился уловить какой-нибудь ответ на дне ее непроницаемо-темных глаз, но тщетно: там было сумрачно, как в омуте. Ни малейших намеков на лихорадочный блеск, разбуженный его прикосновением, ни трепета острых ресниц, таких прямых и длинных, что, кажется, уколешься. Стоит только прижаться щекой покрепче, и уколешься непременно, но она этого не хотела. Он понял сразу. По тому, как она целовалась, как просто, без эмоций отреагировала на его поцелуй. И как смело и выжидающе смотрела на него после всего этого.