Любитель сладких девочек
Шрифт:
— И что? — Он сверлил равнодушным взглядом ее тело, не поднимая глаза выше уровня плеч. — Какая тебе разница, где жить? Здесь ты не работаешь, не должна бояться за свою жизнь, да и я за свою тоже…
— Что ты имеешь в виду? — Маша похолодела, уловив в его сарказме более чем недвусмысленный намек.
— Ничего. Давай закончим этот бессмысленный разговор. — Володя встал и снова пошел к выходу, на ходу срывая легкую ветровку с гвоздя.
— Давай! — Маша снова повысила голос. — Давай больше не будем вообще ни о чем разговаривать!.. И я… Я уеду от тебя, Володя! Я разведусь с тобой!
Ей все же удалось растолкать его дремлющее сознание. Он остановился
— Ты уедешь отсюда, только когда я захочу! А о разводе забудь! Он случится, когда я и только я сочту нужным. В противном случае…
— Об этом случае я наслышана, — притворно елейно пробормотала Маша, возвращая ему его же ехидство. — Приблизительно представляю, чем может закончиться мое самоуправство.
Он минуты три сверлил взглядом ее переносицу, потом вяло пробормотал «дура» и ушел из дома на целых три дня.
В эти долгие три дня Маша едва не сошла с ума от страха. Днем еще ничего, не так жутко, но ночью… Она куталась в теплое пуховое одеяло, закрывала уши влажными ладонями, сжималась в комок, подтягивая колени к подбородку, когда с улицы доносился какой-нибудь странный незнакомый звук. Но сколько Маша ни старалась, она не могла себя убедить в том, что это происки подзагулявшего апрельского ветра, который скребет ветками старой яблони о крышу и вовсю молотит акацией по стеклам: ей все чудилось, что вокруг дома кто-то ходит и заглядывает в окна. Что вот сейчас еще немного, и входная дверь со стуком распахнется, и тогда.., тогда непременно с ней произойдет что-нибудь еще более страшное, чем уже случилось.
Что с ней может случиться, она представляла с трудом, поскольку мотивов для убийства не находилась — кому она вообще нужна, Сидорова Марь Иванна, с неудавшейся корявой судьбой в свои неполные двадцать пять? Кого может заинтересовать ее неказистая личность, когда вон и собственный муж, не выдержав, сбежал… При мыслях о Володе ей становилось совсем худо, и она принималась тихонько плакать, еле слышно подвывая в подушку.
Слезы обычно помогали. Измучившись, она забывалась тревожным сном.
Утром ей становилось чуть легче. Весеннее солнышко ласково пригревало, высушивая раскисшую землю и обозначая окрест множество троп, по которым хотелось идти куда-нибудь, не останавливаясь. Много раз Маша уходила «насовсем». Так, во всяком случае, ей казалось: вот сейчас она пойдет этой тропой и ни за что ни разу не оглянется и уж тем более ни за что не вернется обратно. Но как только коньки почерневших от времени крыш скрывались из виду, она тут же разворачивалась и бежала назад. Дыхание сбивалось, волосы лезли в лицо, мешая смотреть. Она спотыкалась, иной раз падала, но тут же вскакивала и стрелой летела к только что брошенному дому. Но тот, кого она так ждала, не появлялся. Всякий раз она вбегала в дом в надежде напороться на его тяжелый вопрошающий взгляд — «где это ты шляешься, дорогая?» — но в доме по-прежнему было пустынно и холодно. Странное ведь дело — сколько Маша ни топила печь, ни затыкала оконные щели и ни пыталась сохранить тепло в доме, оно обязательно улетучивалось. Словно само провидение наталкивало ее на мысль о том, что тут нет и не может быть места ничему доброму, что все здесь было выстужено задолго до того, как им двоим тут поселиться.
Но она все равно верила. Верила и ждала. Считала минуты, часы, дни и упрямо ждала его возвращения.
На третий день она не выдержала. Он вообще не задался с самого утра — этот дурацкий день, Прокисло и свернулось молоко, которое
Она вышла на крыльцо и бросила вожделенный взгляд через поле. Дальний край его терялся далеко в утренней туманной дымке. Где-то там жили люди и тот приветливый пожилой охотник, который настоятельно советовал ей посетить их почтовое отделение, «ежели что». Постояв еще немного и взвесив все «за» и «против», Маша решила, что это «ежели что» как раз наступило сегодняшним , утром и ей просто необходимо попасть туда, на тот край поля.
Она вернулась домой и в считанные минуты собралась в дальний путь. Не такой, конечно же, он был и дальний, но если учесть, что дальше чем на пятьсот метров она никуда не уходила, то расстояние в три километра — путь был неблизкий.
Маша надела новехонькие голубые джинсы, которые сидели на ней как влитые, темно-синий теплый свитер с высоким горлом. Подумала и натянула сверху еще и джинсовую куртку, которую Володя купил ей в комплекте с джинсами. Натянула кроссовки, благо сушь кругом стояла вот уже как с неделю. Тщательно расчесала волосы, продернула их хвостом в прорезь бейсболки и, нашарив по всем карманам ни много ни мало, а аж двести рублей, двинула в свое первое значительное путешествие.
Широкая пыльная тропинка вывела ее за хутор и, петляя, погнала полем вдоль чахлой осиновой посадки. Над полем гулял легкий ветерок. Вовсю светило солнце. Пахло землей, набухшими клейкими почками и свежей молодой травой, которую осторожно приминали подошвы ее кроссовок.
Маша шла не торопясь, глубоко втягивая свежий пахучий воздух, который неизменно возвращал ее мыслями к мечтам о семейном счастье и теплом уютном доме, где почему-то непременно должно было быть много детей. Не один и не два, а три или даже четыре. Два мальчика и две девочки.
И пусть кто-то из них будет похож на отца, а кто-то на нее. Но если все пойдут в него, она все равно не обидится и будет любить их всем сердцем, всей силой своей нерастраченной любви, которая до сих пор, оказывается, так никому и не понадобилась.
В носу снова защипало, Маше пришлось остановиться и, прислонившись к гладкому осиновому стволу, долго и часто моргать, чтобы не выпустить наружу слезы, не оставляющие ее в покое минувшие три дня. Она смотрела в безоблачное весеннее небо и умоляла себя не раскисать. Вот сейчас она доберется до поселка. Накупит всякой вкуснятины.., хотя что можно купить на двести рублей в поселковом магазине?.. И, вернувшись, закатит себе пир. А потом.., потом, может быть, он все же вспомнит о ней и вернется… И уж тогда она ни за что не позволит себе больше такой вольности — колошматить посуду об пол. И уж тем более никогда не повысит на него голоса. И что, спрашивается, на нее нашло в тот момент: верещала, как склочная торговка. Кому это понравится? Да никому! Потому и станет она себя вести тихо, спокойно и, может, с достоинством. Хотя последнее вряд ли возможно: слишком уж слаба оказалась Маша перед ним, слишком. И слабость эта оказалась на поверку куда серьезнее, чем в первом ее браке…