Люблю трагический финал

Арбенина Ирина

Алена молчала, не разубеждая ее.

И Аня тоже бессильно замолчала.

Человека уже нет, а его смешная реклама — симпатичный ролик, рекламирующий смешные цены, в котором снялись знаменитые артисты, еще идет по всем телевизионным каналам — оплачено!

Впрочем, сейчас уже, кажется, не идет…

Вот так. Если рекламы больше нет, это может означать что угодно. В том числе и то, что нет человека. Что он в бочке с цементом.

— И знаете, Аня, как-то все сразу… — Алена

дотронулась до лица.

«Да, это так… — Аня вздохнула. — Видно, одна беда всегда провоцирует другую. Да и попросту трудно сохранить приятный внешний вид или не заболеть, когда такое потрясение. Все, что «на ниточке», кое-как, сразу дает о себе знать. Аленино божественное, вылепленное хирургом лицо было «на ниточках»… Серьезный жизненный удар, сверхстресс и…»

— Мы ведь расстались с Максом. Точнее, он меня… да что там… попросту выгнал! И то сказать… Кому такое надо!

И Алена опять дотронулась до своего лица.

Анна уезжала от нее, поднимаясь вверх на эскалаторе, оставляя за спиной еще одну «жертву Парижа». Изящную, хорошо одетую, сгорбленную фигурку на скамье.

Это осталось у Светловой от школьного чтения Бальзака: большой город пожирает нестойких молодых людей, приехавших его покорять… Нынешняя Москва была как раз этим самым ненасытным бальзаковским Парижем.

И какая печальная история… Этот одинокий человек на катке… Бедняга! Богатый, любимый, и из Шереметьева — прямо в бочку с цементом.

А она, эта Алена… Лишиться такой красоты… Да что там… Лишиться разом триединого идола всего человечества: красоты, любви и богатства. Разом!

Было все, и стало ничего…

Так все поэтично у них началось и так трагически закончилось.

От стены дома у самого ее подъезда отделился темный силуэт. Аня напряглась. Она была, в общем, не пуглива на улице, даже на темной, поскольку знала вещи, которые могли отключить даже самого агрессивного и неслабого мужчину.

Но обороняться не пришлось.

Перед ней стоял Лагранж… Промокший от снега, тающего у него на ресницах и непокрытой голове. Наверное, это был последний перед наступлением весны снег… Очень сильный, крупный — и, в общем, уже неожиданный снег.

В руках у Лагранжа были розы.

Вот почему он был таким нелюдимым во время их путешествия…

Боролся с внезапно нахлынувшим чувством, так сказать?

И думал Сергей тогда в машине, значит, не о Джульетте.

Это, конечно, было совсем ужасно, но сердце у Ани радостно забилось: неужели он тоже?!

Ну да… Что она, совсем дурочка и не понимает очевидных вещей? Если два взрослых человека бросают все дела и едут куда-то к черту на кулички… Ну, ладно, пусть это

называется «по Золотому кольцу», а не «к черту на кулички»… Едут вдвоем. Глупо объяснять это любовью к детективным расследованиям или общей печальной памятью… Не стоит морочить самих себя. Они просто влюблены. Скорее да, чем нет.

Однако что она, право, со своим радостно забившимся сердцем… Совсем с ума сошла? Она же просто обязана наконец рассказать ему все.

Она должна сейчас же рассказать ему о Джуле, о ее страшной смерти, о ее жизненном конце, похожем на сцену из фильма ужасов… Об этой жуткой смерти!

Аня молча приняла цветы. И без слов, в молчании, они походили немного возле Аниного дома, побродили по улице. То ли свидание, то ли поминки…

Розы сразу припорошило снегом.

— Знаете, — робко начала Светлова, — там… Там все было совершенно ужасно…

Он молчал.

— Я даже не знаю, как об этом говорить! Вряд ли это можно забыть когда-нибудь… Однажды увидев такое…

Кроме «ужасов», Аня хотела рассказать ему еще и о том, как, оказывается, соединяются чердаки замоскворецких домов на Джулиной улице… Потолковать о том, что это, собственно, может означать в «нашем случае»… И про ее посмертный — или все-таки предсмертный? — странный, наводящий на некоторые мысли макияж.

— Понимаете, она лежит там, на чердаке… В таком длинном платье… — Аня дотронулась до своего заснеженного, совершенно белого от снежных хлопьев плаща, пытаясь изобразить Джулино савану подобное платье…

— Не могли бы вы всего этого мне не говорить?! — вдруг почти жалобно попросил он.

Да, действительно, она все-таки редкостная идиотка: рассказывать ему все это!

Жизнь продолжается… Он знать ничего не хочет о Джулиной смерти. У него слабые нервы и нежная душа. Не все люди одинаковы. Не все такие стальные, и бетонные, и огнеупорные, как она, Аня Светлова…

Он пришел к ней с розами и стоял, продрогший, долготерпеливо — трудно даже сказать, сколько времени! — в ожидании. Он — красивый, заметный, редкостный человек, и он влюблен.

И вот оно — эгоистическое свинство, заурядное, естественное, человеческое…

Она этому рада!

— Не косметика это и не дамский макияж. А настоящий театральный грим, — объяснила Ане ее знакомая Мила Смирнова (она же Люда Рыбина), гримерша с телевидения, внимательно разглядев соскобленную с бедной Джульеттиной мумии краску.

— Точно?

— Точно.

— Почему ты так думаешь? Потому что он яркий? Ну так ведь ей надо было привлекать к себе мужчин… Знаешь, так даже говорят: размалеванная, как проститу…