Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
– Здравствуй, – невнятно выговорил он. – Ты куда делась-то, а?...
– Привет, никуда не делась!.. Я тут, – согнулась от смеха я, и мы разошлись в разные стороны. Я веселая, он – минорный. Абсурд моей жизни продолжался, и темп его нарастал!..
Я вдруг отчего-то не к месту вспомнила, что в прошлой жизни любила капустный салат из нашинкованной свежей белокочанной капусты с солью, подсолнечным маслом и черным хлебом с поджаристой коркой. Я вспомнила про этот несчастный салат сразу же, как только увидела свой дом, в котором
Я бы закричала во все горло прямо на ступеньках своего подъезда, но мимо шли степенные эстонцы и эстонки и – чинно разговаривали... В чинной Тапе я не решилась плакать, ведь нельзя плакать во все горло... Или все-таки можно?... Я решила подумать, пока буду подниматься по лестнице на второй этаж...
Никогда до этого я не была у Остальской дома – пани и раньше слыла затворницей и нелюдимкой. Хотя, узнав ее поближе, я бы не сказала, что Анна Рудольфовна – малообщительная старуха... Скорее наоборот – пани оказалась назойливой болтушкой.
– Я тебя с балкона увидела! – сообщила мне Анна Рудольфовна, выглядывая из дверей.
На Остальской были надеты мужские брюки на подтяжках, на голове мятая панамка, а в руках – газета «КоммерсантЪ», свернутая трубой.
– От пыли... я паутину мела, – скороговоркой объяснила свой наряд и «оружие» Анна Рудольфовна. – Быстро заходи, а я дверь закрою, а то мухи налетят!
Остальская выглянула на пустую лестницу и быстро захлопнула дверь. Огромная квартира, полная мебели, поглотила меня своим сухим чревом, и я лишь через полчаса стала немного приходить в себя, натыкаясь глазами на китайские ширмы и тяжелый хрусталь, свисающий с потолка.
В ажурной клетке на кухне сидел абсолютно голый попугай и поглядывал на нас из-под морщинистых век. Попугай был похож на нагого мужчину лет семидесяти восьми...
– Ему триста лет, – кивнула на пернатого нудиста старая пани и стала мне рассказывать про жену Рейтеля, точнее, про ее родственников по женской линии, хотя я ее об этом не просила. Похоже, Анне Рудольфовне просто очень хотелось о них поговорить.
– У них вся семья – душевнобольные... Ну, тетка ее постоянно лечилась!.. Может, слышала?... – вздохнула старая пани. – Шейла или Гейла.
– Откуда?...
– Точно, это была тетя Дейла, – задумчиво помахала газетой, как опахалом, пани Остальская. На кухне было душно. – Как я могла забыть старую прохвостку Дейлу?...
– Вы про родную тетку жены Рейтеля?...
– Да... Прикинь, у них все женщины страдали мигренями... А мигрени, знаешь, отчего бывают? – заговорщически подмигнула Остальская и прошлась по кухне, вертя задом в мужских брюках. – Кстати, ты видела его жену?...
– Красавицу в антикварных драгоценностях?... Видела как-то...
– Красавицу-у-у?... – Анна Рудольфовна и попугай переглянулись. Остальская тяжело вздохнула, попугай отвернулся
Меня вдруг начал разбирать смех.
– Мужики у них у всех были хреновые, Сашка! – громко сказала пани Остальская и повторила: – Ххрр-реновые у них были мужики!..
– А при чем тут мигрень-то, Анна Рудольфовна? Мужики – мужиками, а мигрень – мигренью вроде бы?...
– При том, Саша, при то-о-ом!.. – Анна Рудольфовна постучала по столу и прислушалась. – У жены обычного, ну, нормального мужика сроду никакой мигрени не будет...
– Как это?...
– А так, – пани Остальская вздохнула и щелкнула пальцами. – Вот у тебя была мигрень?... Молчишь, и у меня ее не было... А у жены импотента или скряги всегда – либо мигрень, либо опухоль, ну, где-нибудь там!.. Один из дядек Хелин жадный был до безумия: сам трусы жене покупал, я, правда, не видела, как и когда, но это же неважно?... – Пани Остальская села напротив и стала загибать пальцы. – Ну, а другой – на сторону бегал постоянно, а еще двое ее дядьев – никакие, так... Правда, богатые были люди, ничего не скажешь... Богатые все!
Я сидела и прислушивалась к топоту ног наверху, там, где жили мы с Ильей, жили-поживали... В небольшой квартирке по соседству с другими семьями офицеров, очень давно...
Анна Рудольфовна все ворчала и наконец спросила:
– Ну, как у тебя дела на работе?... Сидишь, молчишь...
– Нормально, – глядя на болтающиеся мужские брюки на ней, вздохнула я. – Рейтель уже знает, кто я.
– Батюшки-светы, – протянула пани Остальская и встала; похоже, ей не сиделось. – А кто ему сказал-то?...
Я рассказала про Кукулиса и вытащила из кармана пузырек с ядом цикуты.
– Марганцовка! – раскрыв и понюхав, определила Анна Рудольфовна и выкинула пузырек в окошко, проследив за ним глазами.
– Знает – не знает, ну и что?... Он же тебя не уволил?... Нет! А ты уже придумала план расправы?... У тебя же теперь – времени в обрез, – Анна Рудольфовна размахнулась и убила большую муху сложенной газетой «КоммерсантЪ», чашка подпрыгнула и покатилась со стола вместе с мухой. Я едва успела ее подхватить у самого пола, помогая себе ногой...
– Анна Рудольфовна, это ж вы что-то придумали, ну вроде бы? – напомнила я в сердцах. – Вы же меня позвали.
– А-а-а, ну да, я что-то забыла, ладно, вспомню еще, пошли из кухни! Моя прабабушка умерла в сто семнадцать лет, и мне суждена долгая жизнь, а как мне жить? – вдруг спросила она. – Саш?...
– Это же счастье – долго жить, – сочла нужным сказать я. Анна Рудольфовна только отмахнулась – она с пристрастием разглядывала в зеркале свою старую физиономию.
– Ты видишь – мешков под глазами не нажила, ты заметила?... – вдруг шепотом спросила она.