Любовь Ами Фаду
Шрифт:
«И оно имеет наглость интриговать на стороне казначея против меня, Яфара-Баала! Безумец. Расплата вопрос времени».
Голос же евнуха стоил всей султанской казны, голос его был непередаваемо прекрасен. Холодный, чистый, лишённый грудного тона. Как будто пел ангел, бесполое существо. Как если утонуть в отчаянье, окунуться в него целиком, захлебнуться горечью. Вдохнуть и умереть.
Жафар утратил презрительную мину сразу, как только заслушался. Голос евнуха победил его без борьбы.
Вспомнилось...
Из этого народа в султанский гарем была купцами
«Гордая, а этот – евнух, тьфу».
Примерно в то же время на Петел Сак-Баал был совершён безнадёжный, но дерзкий налёт. Попавший в плен будущий евнух, был отправлен хоронить убитых при налёте.
«Грязная работа, согласился беспрекословно, тьфу».
Затем, когда спросили: «В соседнюю могилу или в гарем, куда пойдёшь, мальчик?» Он не колебался.
Долгие припевы без слов характерны для народов, живущих рассеянно, на больших расстояниях. Как у кукушек степных, с каждым заходом протяжней. Зов или плач мало-помалу переходят в рулады, а они – в слова:
«Ты, как свеча в бумажном фонаре, теплишься у меня в груди. Ты сияешь там навсегда, и не задует зимний ветер».
Сопоставив факты по времени: налёт и наложницу, Жафар сжал кулак, стукнул воздух, облокотился на перила и дальше слушал, качая головой.
«Я хожу охотничьими тропами, разоряя ловушки, выпуская на волю птиц и зверей, волков и лис, зайцев и оленей. Я живу в разбойничьем логове, я пою с грабителями, я пляшу с убийцами, ищу среди них смерть… Бежит от меня, не хочет меня, спряталась, будто нет её… Повсюду тепло и свет твоей любви. Зима моя обезумела, поёт, перед кем не надо, танцует, где ей нельзя».
Надо было просто соотнести очевидное...
«Ты внутри, как мне дойти до тебя? Если коснётся тебя любовь моя, как бумажный фонарь – вспыхну, сгорю от счастья».
Кем он был той девушке, братом? Женихом?
4.
У евнуха был козырь, но вдобавок, у него был ум, подсказывавший, что с козыря ходить опасно. В некоторых играх его могут забрать, использовав против тебя.
Таков был план…
«Визирь – заговорщик! – скажет он султану. – На его конях, на повозке с эмблемой яфаргов бежал старик и увёз девушку! На оси ступицы эмблему видели стражники, обод колеса оставил её след!»
Евнух получил доступ к формам для печатей яфарга от казначея. Если на меченой повозке сбежал враг, кто дал ему повозку? Нет безумцев, крадущих у яфаргов!
Всё так, но предчувствие ловушки евнуха не обманывало. Жафару был давно известен их план, и намерено не был сменён замок в кладовой. Заговорщики делали оттиски из неподобающего металла. Мягкого, пачкающего форму, которую вдобавок Жафар кое-чем покрыл. Этот металл так и назывался – гаремным. Из него отливали печати, знаки отличия для наложниц, а также султанское клеймо.
Когда Жафар предъявит султану испачканную форму, ядовитый кинжал обратится против интригана. Такая возможность уже предоставлялась, Жафар то ли ждал более удобного
Жафар достал улику из кошелька, сунул в рукав и быстрым шагом направился к выходу.
Махнул рукой привратнику: отрывай заранее, спешу. Испачканный оттиск упал евнуху под ноги, голубовато-золотым полнолунием укатился под загнутый мыс туфли.
Евнух замолк.
Жафар успел выйти за ворота, когда из-за дворцовой стены к нему долетел припев:
«Мрак сгустился, режет, свистит пронзительный зимний ветер. Я чувствую только любовь, я полон твоим теплом. Переполнен светом любви, нет в нём тени ущерба. Зима моя обезумела, поёт, перед кем не надо, танцует, где ей нельзя».
Часть восьмая.
С востока на восток. Прочь от солнца детства, солнцу новой жизни навстречу. В светлой повозке с окнами, по-турецки сидя, обхватив колени. Запряжённом парой жилистых коней. Как град, стук копыт. Как град – деревянные колёса по камням.
– Фаду, нашёл, где нам жить! Нашу семью приютили в горах оседлые фадуки, ни один шуд, никакой яфарг не найдёт. Там солнце восходит розовым диском, Ами! Там поют птицы и не знают, что можно бояться людей! Мать и тётки жду нас там, как я люблю тебя, как я счастлив!
Отец гнал со всей мочи. Ами не видела отца день напролёт, но вечерами они делали привал и ужинали, разведя костерок пустынными колючками, и ночами спали.
Ами не плакала первые сутки, вторые... О чём плакать? Отец нашёл её. А к исходу третьих слёзы брызнули, как ни старалась удержать. На горизонте виднелись те самые, зелёные горы, тонкой линией блестел горный ручей.
Отец заметил:
– Тпру! Фаду, радость моя! Фаду, моё счастье, что случилось! Ты вспомнила что-то дурное? Кто-то обидел тебя? Скажи кто, и я принесу тебе его голову, даже если это султан шудов!
Ами засмеялась, отец улыбнулся с облегчением:
– Ты просто устала, скоро отдохнём. Мы проведём эту ночь уже под крышей. Мост поднимут, и вход в долину захлопнется за нами.
Обнадёживающая речь... произвела новые слёзы.
Отец пересадил Ами рядом с собой, на козлы и принялся, не спеша, обстоятельно рассказывать ей, как плодородна долина, как храбры и честны населяющие её фадуки, как тепло они приняли мать Ами со всей семьёй, сколько подружек Фаду там найдёт, какой большой дом и сад у них.
– А ягоды-в-пиалке созревают на земле восточно-восточной долины? – перебила Фаду отца, когда он дошёл до перечисления достоинств потенциальных зятьёв.
– Сколько угодно! – воскликнул отец, небрежно махнув рукой. – А что это?
Ами нахмурилась и рассмеялась детским смехом, отцу – мазь на раны.
Упрекнула:
– Зачем тогда говоришь?!
– Не растёт – посадим! Тепла, дождя, там всего в избытке! Так что это?
– Медовые ягоды, которые лежат на листьях, как на блюдцах отдельных.