Любовь и бесчестье

Рэнни Карен

— Здесь нет мистера Фэрфакса? — спросила Вероника, спускаясь по оставшимся ступенькам.

— Он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер, и более пристойно именовать его вашей милостью.

Прежде чем Вероника смогла заговорить, дядя Бертран махнул рукой, указывая на дверь.

— Ты едешь домой.

Неужели он ее простил?

Что сказал ему Монтгомери Фэрфакс, что настроение дяди столь разительно изменилось?

Вероника сжала руки перед собой, чтобы удержаться от многочисленных вопросов и не раздражать ими дядю.

— Благодарю вас, дядя, за то, что простили меня, —

сказала Вероника.

Испытываемая ею благодарность умерялась сознанием того, что все это повлечет за собой лишение ее дядиной щедрости.

— Я тебя не простил, — ответил дядя решительно. — Ты останешься с нами, пока его милость не выхлопочет особую лицензию. Ты выйдешь замуж, Вероника.

Потрясенная, Вероника лишилась дара речи и могла только смотреть на дядю.

Поскольку она не сказала на это ни слова, он продолжал:

— Его милость понимает, что, хотя создавшаяся ситуация — не его рук дело, невозможно и помыслить ни о чем другом.

— Замуж? — произнесла Вероника, наконец, прочистив горло. — Я не знаю этого человека, дядя.

— Тебе бы следовало подумать об этом до того, как ты появилась перед ним обнаженной.

Как ни странно, сейчас она не могла думать ни о чем.

— Можешь считать, что тебе повезло. Его милость — богатый человек. По крайней мере, в отличие от своей матери ты будешь хорошо обеспечена.

— Мой отец был уважаемым ученым, — сказала Вероника. — Учителем.

— Не сумевшим сохранить свое место еще до твоего рождения. Он погряз и барахтался в своей поэзии, Вероника, — сказал дядя, демонстрируя свое отвращение к этому роду деятельности, каждое его слово было полно презрения.

Поэзия ее отца была прекрасна. Лирична и трогательна. К сожалению, ничего из нее не сохранилось. Но если бы она смогла показать ее дяде, он оценил бы великий талант ее отца.

— Крышу над головой вам обеспечило наследство твоей матери.

На это у нее не нашлось ответа.

Дядя повернулся и кивнул сыновьям. Ни Алджернон, ни Адам не смотрели на нее. Они посторонились, давая ей пройти следом за дядей Бертраном.

Всю дорогу до дома Вероника ухитрилась молчать, и этот подвиг дался ей легко. Похоже, никто из сидевших в карете не был склонен к разговорам, и меньше всего они стремились разговаривать с ней.

Теперь, вместо того чтобы оставаться бедной родственницей, Вероника должна была выйти замуж. И вместо того чтобы всю жизнь провести в доме дяди Бертрана, обретала мужа.

Теперь она становилась свободной не только от Аманды, дяди Бертрана, тети Лилли и четырех остальных кузин и кузенов, но обретала свой дом и семью.

Ей хотелось танцевать. Или, принимая во внимание обстановку, хотя бы отбивать такт ногами по полу кареты. Если бы она начала петь во весь голос, ее кузены Алджернон и Адам только ткнули бы друг друга в бок и что-нибудь пробормотали насчет слабоумной Вероники, выставлявшей себя на посмешище. Неужели у этой девицы совсем нет мозгов и здравого смысла? Дядя Бертран только снова хмуро взглянул бы на нее, впрочем, он и так не переставал хмуриться.

Муж. У нее появится муж. И не просто муж, а американец — Монтгомери Фэрфакс.

Он был чужаком, незнакомцем.

Возможно,

ей бы следовало смотреть на вещи более реалистично. Правда, он был красивым мужчиной, но ведь внешность мужа не так важна, как другие качества.

Монтгомери был добр и, по-видимому, способен к состраданию. Иначе не стал бы спасать ее от членов Братства Меркайи.

Но ничуть не обрадовался этому. Когда он смотрел на нее, в его взгляде не было ни крупицы теплоты. Ее «дар» позволил ей почувствовать в какой-то степени его боль. Может, он кого-то оплакивал? Боль, которую Вероника почувствовала в Монтгомери, была сильной и глубокой. Скорбел ли он по утраченной любви?

Надавил ли на него ее дядя, чтобы заставить его милость жениться на ней?

Едва ли его сподвигла на брак сила чувств к ней. Он видел гораздо больше, чем ее стройные лодыжки. Но все, что он сделал после этого, передал ее своей домоправительнице и оставил на всю ночь в обществе этой дамы.

А что бы она сделала, если бы он попытался воспользоваться этой ситуацией? Конечно, Вероника бы сказала ему совершенно определенно, что она молодая женщина, совершенно не такого сорта, несмотря на то, что ее поступки свидетельствовали о другом.

Но Монтгомери ничего не попытался сделать. Он вел себя как образцовый джентльмен.

Чтобы стать хорошей женой, она должна узнать о будущем муже как можно больше. Хотя бы для того, чтобы выразить ему свою благодарность за то, что он дважды спас ее. В первый раз от беды, в которой она была повинна сама, и во второй от мрачного и беспросветного будущего.

Карета остановилась перед домом, и дядя хмуро посмотрел на нее. Вероника кивнула, отвечая на невысказанный им упрек, и ждала, пока вперед пройдут кузены Алджернон и Адам, чтобы последовать за ними.

Вероника быстро поднялась по ступенькам, радуясь тому, что тетки не было видно. Она хоть и догадывалась, что отчитывать ее будут тем же утром, но позже.

Вероника закрыла за собой дверь спальни и прислонилась к ней спиной, прижимаясь ладонями к прохладному дереву.

Она вышла на середину комнаты и закружилась, широко раскинув руки. Это был танец полной, совершенной радости. Она описала круг один раз, два, три, четыре раза, прежде чем упасть на кровать с закрытыми глазами и улыбкой на устах.

Вероника Мойра Маклауд произнесла шепотом страстную благодарственную молитву. Стать женой даже самого худшего из мужей предпочтительнее участи бедной родственницы.

Ее величайшая надежда исполнилась. Она спасена.

— У тебя возникли с ним близкие отношения?

Вероника замерла. Затем медленно поднялась, приняла сидячее положение и увидела Аманду, стоявшую в дверном проеме.

— Ты, Аманда, сделала то, что собиралась.

Вероника терпеть не могла Аманду и, когда они оставались одни, отказывалась от притворства и фальшивого дружелюбия. В последние два года она пыталась всеми силами полюбить девушку или хотя бы найти почву для дружеских отношений. В Аманде было нечто такое, чего никто, кроме Вероники, не замечал, а именно некоторая особая жестокость, отталкивавшая ее настолько сильно, что она старалась избегать общества кузины.