Любовь и ненависть

Байрашная Анна Сергеевна

хающие где—то высоко в небе, лаская друг друга нежными ле—

пестками своих бутонов.

Турция. Стамбул.

Шли недели, мое тело становилось все крепче и крепче.

Я чувствовала, как прибывали силы. С каждым днем мне стано—

вилось все лучше. По результатам последних обследований меня

выписали и вскоре привезли в особняк Устюнов. Доктор посо—

ветовал поместить меня в отдельную комнату. Там я смогла бы

отдыхать

и разрабатывать свои руки и ноги.

В особняке Вурал каждый день заглядывал ко мне и даже

помогал с гимнастикой для ног. С каждым днем я все больше

и больше воспринимала его как благородного человека. Но мое

нахождение в этом особняке сильно огорчало госпожу Фереде.

Женщина почти потеряла покой и сон. Она все время говорила

Ясмин, чтобы она не заходила ко мне в комнату, потому что

я внучка убийцы ее родного отца. Фереде обвиняла меня при

каждой возможности. Господин Охмет все еще находился в боль—

нице. Доктора утверждали, что ничего хорошего ожидать не сто—

ит. С каждым днем состояние его становилось хуже. Госпожа

Белькиз не покидала стен больницы, женщина сидела у его

изголовья. Ибрагим вновь уехал в Венгрию. Несмотря на се—

мейные трудности, он вернулся к себе домой. Вурал поговорил

с Асу и Назан о переезде в Стамбул. Он купил им новый дом

в другой части города, чтобы Асу была как можно дальше от

особняка Устюнов. Вскоре девушки приехали в мегаполис. Явуз

тоже узнал, что Асу переехала из Вана в Стамбул, и помчался

вслед за ней. Савашь так же, как и я, поправлялся. Он пил

настойки знахаря, считая его своим отцом. После своего выздо—

ровления он узнал из газет, что Кималь вместе с моей матерью

погибли в автокатастрофе, а я вышла замуж за младшего брата

Кималя – Вурала, что господин Охмет находится в критичес—

ком состоянии в больнице. Но самое страшное – что его ищет

полиция и Интерпол Турции. Все утверждают, что это он убил

своих родных.

Однажды рано утром я проснулась и встала с кровати само—

стоятельно, пошла очень медленно на кухню для того, чтобы

приготовить себе чай. Как только я его приготовила, в кухню

зашла госпожа Фереде. Она гордо подошла к шкафу, будто спе—

циально толкнула меня плечом, хотела уйти, но я схватила ее за

руку и высказала ей все:

– Зачем ты так поступаешь, сестра Фереде? Что я тебе сде—

лала? Скажи мне, в чем моя вина? Разве я хотела выходить

замуж за твоего брата? Я умоляла, падала в ноги! Но твой брат

выбрал меня! Меня, понимаешь? Я стала жертвой древних обы—

чаев!

Странно,

но мои слова не подействовали на нее. Она стояла

словно разъяренная тигрица, которая желала наброситься на меня.

И она набросилась с колкими фразами:

– Ты виновата в том, что появилась на свет божий! В том, что

это ты! В том, что ты внучка убийцы моего мужа! Из—за твоего

деда у тебя тоже руки в крови! Ты вся залита кровью! Вся!

Брошенные фразы взбесили меня. Словно опять началась

буря в тихом море. Я прокричала с огромной злобой:

– Не смей! Не смей мне говорить, что мои руки в крови!

Если… Если сама не знаешь, в чем твои руки!

Я не видела, что в тот момент, когда я все это говорила, на

кухню зашла маленькая Ясмин. Девочка шла за водой, как вдруг

увидела, что я держу ее маму и словно рычу на нее. Малютка

очень сильно испугалась и от ужаса схватила фарфоровый чай—

ник с кипятком и швырнула его в меня с криком сквозь

слезы:

– Убийца! Убийца, отпусти мою маму!

Как только чайник ударился об меня, от боли и жжения

я отпустила Фереде. Ясмин в ту же секунду подбежала к матери

и увела ее из кухни. Она смотрела на меня с глубокой ненави—

стью, словно ядовитая змея, которая хотела ужалить.

Кипяток ошпарил мне стопы. К сожалению, я только начала

ходить, и тут такое. Мои ноги сковала боль, и мне было невыно—

симо идти. От обиды и боли я села возле осколков этого злопо—

лучного чайника и тихонько заплакала. В моей голове проматы—

вались слова этой маленькой девочки: «Убийца, отпусти мою

маму!» Смотря на разбитый фарфор, я подумала: «А возможно,

Ясмин и права. Я убийца! Ведь из—за меня погибло столько

людей, из—за меня. Я принесла в этот дом одни лишь страдания

и смерть». От злости я ударила рукой по этим осколкам и не

заметила, как порезала руку. Я не ощущала физической боли,

я чувствовала, как у меня болит душа из—за мук, мои глаза

плакали, моя боль выходила вместе со слезами на волю, чтобы

испариться и улетучиться далеко—далеко, туда, где никого нет.

В это время Вурал только что вернулся из больницы мрачнее

грозовой тучи. Когда он проходил мимо кухни, то услышал, как

я плакала там. Заглянув туда, молодой человек увидел кровь, ос—

колки разбитого чайника, мои обожженные ноги. Вурал посмот—

рел в мои несчастные глаза, присел рядышком и спросил меня: