Любовь и оргазм

Лоуэн Александр

Если человек не страдает от неврозов, то его духовность способствует сексуальности, и наоборот. При отсутствии диссоциативных тенденций, расщепляющих личность, большая духовность означает и большую сексуальность. В связи с этим можно сказать, что сексуальность цивилизованной личности вообще превосходит (в качественном и в количественном смысле) эту же способность примитивного индивидуума: качественно она отличается большей нежностью, обостренной чувствительностью и более глубоким уважением к партнеру, а количественно – большей частотой и интенсивностью сексуального импульса. Однако это верно только при отсутствии неврозов, потому что у невротика сексуальная свобода и удовольствия, переживаемые примитивными людьми, вызывают только зависть.

В прежние времена примитивные люди завидовали цивилизованным, считая их более сексуальными. Индивидуализм и эгоизм цивилизованного мужчины подавляли примитивных мужчин и восхищали примитивных

женщин. К сожалению, мышление примитивного человека оказалось неподготовленным к восприятию невротического поведения цивилизованных людей, к их хитростям и лжи.

Пример того, как сексуальные обычаи белых людей влияли на индейцев, описан в рассказе Оливера Ла Фарга «Смешной паренек». Герой рассказа, индеец из племени Навахо, встречает индейскую девушку, воспитанную белыми людьми и соблазненную одним из них, и влюбляется в нее. Она вовлекает его в любовную игру, с поцелуями, ласками и с алкоголем. Парень без ума от любви и чувствует, что не сможет оставить девушку и вернуться к своему племени, но понимает, что его родня ее не примет. Все же он решает попытаться, но на пути к индейцам девушка погибает. После этого герой не может найти себе жену, потому что все девушки-индианки кажутся ему серыми и скучными, и он решает жить один, храня в сердце память о промелькнувшей яркой любви.

Конечно, здесь приведена односторонняя картина любви цивилизованных людей. Ее обещания не так-то легко сбываются, к тому же культура несет с собой не только надежды, но и проблемы, не только восторги, но и конфликты. Любовь – союзник секса, но она может оказаться и его предательницей. Опасность любого диалектически развивающегося взаимодействия состоит в том, что один партнер может выступить против другого. Ведь именно во имя любви подавляется детская сексуальность. Мать, запрещающая ребенку мастурбировать, уверена, что действует в его лучших интересах. Сексуальность взрослых тоже ограничивается и подрывается – и тоже во имя любви. Немало женщин говорят: «Если ты меня любишь – ты не должен требовать от меня „таких вещей!“ Правда, теперь такие взгляды не слишком распространены, но они отнюдь не исчезли. Мужчинам тоже свойственно применять двойной стандарт, отражающий антагонизм любви и секса: „Нельзя спать с любимой; нельзя любить ту, с которой спишь“. Для искушенного уха это звучит, как отголосок прошлого, но и многие современные писатели подчеркивают разницу между сексом и любовью. Такая разница, несомненно, есть, но подчеркивать ее – значит разделять любовь и секс, как это делает Т. Рейк, заявивший: „Я уверен в том, что любовь и секс различны по своей природе и происхождению“. Секс, по его словам, – это биологический инстинкт, имеющий целью только разрядку физического напряжения, а любовь – порождение культуры, ставящее целью достижение счастья путем утверждения очень близких личных отношений. Секс без любви Рейк определял как „непосредственный секс“. Такая позиция упрощает и принижает сексуальность, сводя ее к животной страсти, к низменному вожделению, не идущему ни в какое сравнение с благородной любовью.

Подобная диссоциация любви и секса проистекает от привычки разделять единую природу человека на противоположные категории: дух и тело, культуру и природу, интеллигентный разум и животный организм. И хотя различия, конечно, существуют, но игнорировать неотъемлемое единство биологической природы человека – значит, создавать шизоидное состояние. Культуру можно противопоставлять природе только в ситуации опасности [1] . Разумный человек контролирует тело только для улучшения его функционирования и для обогащения своих чувств. Человек может проявлять человечность только в той мере, в какой это позволяет делать его животная природа, а секс – это часть его животной природы.

1

Для культуры или для природы (прим. переводчика).

Все эти рассуждения представляют собой не более чем философское объяснение антагонизма любви и секса. Сам же динамический механизм этого антагонизма формируется в детстве (как об этом говорилось выше). Дитя или ребенок может испытывать по отношению к матери два отчетливо различающихся чувства: эротическое удовольствие, получаемое от ее груди или от близости ее тела, и сознавание матери как объекта любви и существа, обещающего удовольствие и исполняющего обещанное самим своим существом. При нормальных условиях эти два чувства сплавляются, образуя единый образ матери. Однако часто бывает и так, что этот образ расщепляется на два: «хорошей мамы» и «плохой матери». Первая обещает счастье, и ребенок переносит свою любовь на этот образ. «Плохая мать» – фигура, несущая с собой расстройство чувств (фрустрацию) и

отрицающая потребность ребенка в эротическом удовлетворении. Неприязнь ребенка концентрируется на образе «плохой матери». Таким образом, в уме ребенка любовь ассоциируется с надеждой на счастье, но не с его достижением.

Чем больше надежда – тем меньше шансов на ее исполнение. Невозможно отказаться от впечатления, что все истории о великой любви заканчиваются трагедией и смертью. Классические примеры: любовь Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды; современный вариант – «Смешной парень» (о котором говорилось выше), и этот список не имеет конца. Может быть, любовь – не более чем иллюзия, теряющая краски в безжалостном свете современной реальности? Или наш мир – такое жестокое место, где не может выжить великая любовь?

У меня лечилась пациентка, интеллигентная молодая женщина; она была сильно влюблена и так описывала свои чувства: «Я сказала ему – я люблю тебя так сильно, что ничто не сможет меня удовлетворить; я хотела бы тебя поглотить, выпить, чтобы чувствовать в себе каждую твою частицу!» Такую любовь можно назвать как угодно: невротической, инфантильной, иррациональной – но невозможно отрицать искренность и подлинность чувств этой женщины. Она сказала, что даже самые потрясающие сексуальные переживания не приносили ей полного удовлетворения, и заметила: «Когда я сильнее всего переживаю любовь, я чувствую себя особенно беспомощной, слабой и зависимой». Она была достаточно умна, чтобы понимать, что брак не может быть основан на таких чувствах. В конце концов и эта женщина, и ее возлюбленный создали свои семьи, но их взаимная привязанность так и не исчезла.

Любой аналитик, прочтя эти заметки, отметит в чувствах этой пациентки проявление детского желания «есть» свою мать, ставшего продолжением неудовлетворенного стремления к ее груди. В первые недели жизни младенца мать для него – это грудь. Любовь этой женщины стала выражением ее потребности «заполнить себя». Когда она не любила, она чувствовала себя подавленной и опустошенной. Поэтому она и не находила удовлетворения в сексе и не искала генитальной разрядки. Ведь генитальность действует только на основе избытка энергии, когда организм наполнен и жаждет разрядки. Ей было нужно оральное удовлетворение, поскольку она бессознательно отождествляла пенис с соском. Счастье, которое она искала, заключалось не в сексуальном удовлетворении, а представляло собой блаженство ребенка, засыпающего в объятиях матери. Возможно, было бы правильнее сказать, что ее подсознательным желанием было возвращение в утробу матери, где все ее потребности исполнялись автоматически. Так что можно сказать: любовь – это поиски утерянного рая.

Эта пациентка была подвержена неврозу; но разве не содержится элемент указанного поиска во всяком чувстве любви? Рай возвращается, когда мы находим возлюбленного; такова магия любви, преображающей обычное в нечто замечательное, переносящей с земли в небеса. Где же тут невроз, незрелость и иррациональность? По-моему, их нет. Женщина страдала от невроза не из-за своей глубокой любви; любовь – это было лучшее из того, чем она владела, а невроз возник из-за неспособности (невозможности) удовлетворить свою любовь сексуально зрелым способом. Ее фиксированность на оральном уровне мешала ей получить генитальное удовлетворение. Проблема заключалась не в неспособности любить, а в неспособности выразить любовь так, как это должна сделать зрелая женщина. Любовь выражает детскую сторону нашей души; мы все любим как дети, но выражаем любовь – как взрослые. Этой пациентке помогло не выявление несообразности ее любви, а разрешение ее сексуального конфликта.

Любовь, утерявшая связь со своим биологическим первоисточником, становится «блуждающим чувством». Это хорошо видно на примере «явления переноса», объектом которого становится врач-психоаналитик. Многие пациентки влюбляются в своего аналитика. С точки зрения психоанализа это рассматривается как бессознательный перенос чувств, предназначавшихся отцу (матери). Тем не менее, бывает (и нередко), что такое чувство длится годами. Пациентка мечтает о своем целителе, живет от одной встречи до другой. Это затрудняет решение ее проблем. Можно сказать по опыту, что ситуация «переноса чувства» возникает, когда врач-аналитик предстает в виде недоступной фигуры, личность которой скрыта от пациента. Поскольку физический контакт невозможен, любовь принимает одухотворенный характер, когда фигура врача идеализируется, а пациентка живет в мире иллюзий. Явления «блуждания и переноса чувства» можно избежать, если врач-аналитик выступает как доступное человеческое существо, до которого можно дотронуться, за которым можно наблюдать, на поступки которого можно реагировать. Тогда чувство влюбленности быстро преобразуется в сексуальное влечение, которое пациентка выражает в виде отвлеченных рассуждений, намеков, флирта, а то и говорит о нем прямо. Чувство, принявшее такую форму, можно подвергнуть анализу и этим разрешить ситуацию.