Любовь и разлука. Опальная невеста

Степанов Сергей Александрович

– Золотом и серебром и всякою рухлядью по меньшей цене на 912 113 рублей и 27 алтын, а золотыми польскими 340 379 золотых и 13 грошей.

– Сколько, сколько грошей? – засмеялся Александр Гонсевский. – Вы больше потеряете, когда королевич двинется на Москву. Что еще у вас есть не спаленного и не опустошенного, от того останется только земля да вода!

Грозится ясновельможный пан! Шесть лет назад пан Гонсевский присвоил себе чин московского старосты, боярина и начальника Стрелецкого приказа. По наущению предателя Михаила Салтыкова староста московский приказал сжечь дотла царствующий град. Не случайно Гонсевский вскинулся, увидев в руках Шереметева длинный столбец.

В том столбце явлено, что пан Гонсевский увез в Польшу царский венец Бориса Годунова и корону Самозванца. Шапку Годунова украшали два огромных самоцвета – лазоревый яхонт и синий яхонт, один оценивался в девять тысяч рублей, другой – в три. Корону Лжедмитрия не успели доделать, но на ней уже был укреплен алмаз необыкновенной величины, а под ним редчайший смарагд. Все камни достались пану полковнику, а еще он заполучил два носорожьих рога, принадлежавших Ивану Грозному. Тем рогам не было цены, худшие по качеству и стертые на конце ценились в немецких землях в двести тысяч угорских золотых. Напрасно пан Гонсевский смеялся, услышав про тринадцать грошей. Все до полушки подсчитано и записано дьяками!

Ни о чем не договорившись, комиссары и послы разъехались со стрелки. На обратном пути князь Мезецкий обеспокоенно говорил Шереметеву:

– Ох, не замиримся с ляхами! Вести приходят одна хуже другой. Рыцарство не желает мира с московскими людьми. Сагайдачный с товарищами присылали сказать королевичу, чтоб им из Московской земли вон не ходить, да и донцы с королевичем ссылаются, что все хотят ему служить.

Шереметев успокаивал суздальского наместника:

– Не робей, Данила Иванович! Ляхи берут нас на испуг! Да, шляхта не хочет мира, но без денег воевать не сможет. Немцы-наемники тем более. Черкасы токмо показывают вид, что воюют. Шли назад мимо Серпухова, посады сожгли, а в крепости от них отсиделись. Черкасы не упустят случай пограбить, однако не станут драться насмерть с православными, как бьются с басурманами.

Как и предсказывал боярин, поляки после ухода запорожских казаков не осмелились на второй приступ. Войско королевича двинулось прочь от Москвы. Когда шли мимо Троицкого монастыря, королевич на всякий случай приказал братии открыть ворота перед истинным государем. Архимандрит и келарь вместо ответа велели бить по ляхам из наряда. Провожаемый грохотом пушек, королевич ушел в Польшу. Его уход облегчил переговоры. Следующий съезд послов и комиссаров состоялся в деревне Деулино по Углицкой дороге в трех верстах от Троицкого монастыря. Поляки настаивали, чтобы дворян при съезде было по сто человек конных да по пятьдесят пеших с каждой стороны. Русские возражали, что Деулино бедная деревушка и не сможет прокормить такую прорву дворян. Лев Сапега, поглядывая на стены Троицкого монастыря, плотоядно облизывал губы и просил, чтобы русские великие послы прислали полякам рыбы.

– Рыбки им захотелось! – негодовал князь Мезецкий.

Полякам был дан ответ, что рыбы никакой из городов из-за прихода литовских людей к Москве не прихаживало ниоткуда. Польским комиссарам не довелось попробовать осетров и белорыбицы. В отместку они строили всякие козни.

– Глянь, Федор Иванович, что измыслили! – ахал дьяк Измайлов, подавая боярину Шереметеву польскую верющую грамоту, в которой королевич Владислав Жигимонтович титуловался царем и великим князем всея Руси.

– Вымарай титул сейчас же! – приказал боярин.

– Дегтем вымараю имя королевича! – пообещал дьяк.

При каждой встрече комиссары Речи Посполитой грозили продолжением войны. Они намекали, что полки гетмана Радзивилла, занятые прежде шведскою войною, теперь свободны

и придут на помощь к королевичу. Послы бестрепетно отвечали, что в русских городах теперь много людей в сборе, а на весну и из других государств на помощь много людей придет.

– Все равно ваши казаки иного вора добудут, к нему наши воры пристанут, так у них и без королевича будет другой Дмитрий, – увещевал русских послов Александр Гонсевский. – Знайте, что в Польше растет сын тушинского Дмитрия, учится грамоте.

– Воренка, сына ворухи и Тушинского вора, давно повесили, – отмахивались русские послы.

– Повесили, да не того! Подлинного царевича подменили казаки. Покоритесь лучше королевичу, пока не подрос новый искатель московского престола.

Намеки Гонсевского очень обеспокоили русских послов. Они знали, что пан полковник был великий искусник на пакостные дела. Однажды ему уже удалось стравить русских служилых людей и казаков, развалив первое ополчение. Кто знает, какие хитрости он припас во славу своего короля? Давно толковали, что во дворце Льва Сапеги тайно воспитывается отрок Ян Луба, которого выдают за царевича Ивана Дмитриевича.

Послы спорили до хрипоты. Сапега грозился все бросить и ехать в Литву на сейм просить посполитого рушения на упрямых московитов. Несколько раз польские комиссары делали вид, что прерывают переговоры, и покидали Деулино. За ними посылали дворян, уговаривали возвратиться. Русские послы тоже отъезжали и выжидали за деревенской околицей, когда прискачут шляхтичи и будут просить их вернуться. Так всегда происходило во время съезда великих послов. На самом деле перемирие было нужно обеим сторонам. Вопрос заключался лишь в цене. В очередной раз отъехав из Деулино, боярин Шереметев предстал пред очи государя Михаила Федоровича.

– Не обидится ли великий канцлер? Не отъедет ли домой? – тревожился царь.

– Нет, государь. Ляхи хотят перемирия, но дорого просят. Требуют уступить им Смоленск, Белую, Дорогобуж, Рославль, Чернигов, Стародуб, Новгород Северский, Почеп, Трубчевск, Серпейск, Невль, Себеж, Красный да волость Велижскую с тем, что к той волости исстари потянуло. Знают, что пока в плену Филарет Никитич, у нас руки связаны.

– Что поделаешь, так Бог судил! – вздыхал царь. – Придется отдать им все, что попросят. Лишь бы вызволить батюшку из неволи!

Наконец с польскими комиссарами удалось договориться. Составили условия перемирия сроком на четырнадцать лет и полгода. Русские хотели на двадцать лет, но польские комиссары заупрямились, и пришлось уступить. По условиям перемирия к Речи Посполитой отходили захваченные поляками города, в том числе Смоленск. Зато поляки обещали вывести отряды лисовчиков и чаплинцев и заставить покинуть московские пределы черкасов, а самое главное – вернуть ростовского митрополита Филарета Никитича и других знатных пленников.

В крестьянской избе села Деулино собрались послы и комиссары. На золотом блюде внесли два креста – римский для поляков и православный для русских. Один за другим к блюду подходили участники переговоров, брали крест, православный или латинский, и прикладывались к нему губами в знак верности заключенному перемирию. Только велижский староста Гонсевский показывал свой гонор, требуя развести прямые рубежи между Велижем, Белою и Торопцом. Староста положил под крест память рубежам, но боярин Шереметев в сердцах скинул с блюда бумагу, сказав, что она к посольскому делу непристойна. Гонсевский вспыхнул, схватился за саблю. Великий канцлер Сапега бросил несколько слов на латыни, и староста смирился. Со слезами на глазах Гонсевский взял крест и поцеловал его.