Любовь и Рим (По воле рока)
Шрифт:
— Имеет. Если не желаешь принять мучительную и позорную смерть…
— Мне все равно.
— На кого ты надеешься? — дерзко произнес Мелисс — Может быть, на богов?
Гай Эмилий усмехнулся. Его взгляд оставался неподвижным. Боги? Пленники, доставленные из Греции в Рим и получившие новые имена? Их милость можно купить жертвоприношениями и дарами, но они не дают утешения. Гай помнил, как в раннем детстве думал, будто статуи небожителей и есть сами боги, и когда отец объяснил ему ошибку, чувствовал себя пристыженным и отчасти обманутым в каких-то сокровенных ожиданиях, словно вместо
— Ни на кого, — сказал он. Мелисс присел на корточки.
— Ты плыл к Сексту Помпею, так? Я тоже слышал о нем, еще в Афинах. Для начала у меня есть лодка, а потом нас, надеюсь, подберет какой-нибудь корабль.
Что-то — эти неожиданно произнесенные слова или полный странного напряжения взгляд черных глаз — все-таки заставило Гая внимательнее присмотреться к собеседнику. Он отличался от других пиратов: те были совершенно бездумны в своих желаниях, они действовали с тупой жестокостью, но без злобы. Этот казался другим, в нем чувствовалась злость, мстительная ненависть, железное упорство — именно они лежали в основе его живучести.
«Мы преступаем закон во имя власти, они — во имя сытости», — так иной раз думал Гай. Но этого человека деньги интересовали скорее как средство добиться чего-то еще.
— Зачем тебе Секст Помпей? Чего тебе не хватает здесь? Вы получили десять талантов — это очень большие деньги.
— Большие, если не делить их на всех. Я уже говорил, что не люблю делиться. И не люблю ходить в стаде. Рано или поздно их настигнут и перебьют — всех до одного. А я хочу жить.
— Так бери лодку и отправляйся на Сицилию один. Что тебе мешает?
Мелисс усмехнулся:
— Ты — римский патриций, а я — бедный вольотпущенник. Таким, как ты, Помпей дает должности, снабжает деньгами…
— То есть ты хочешь, чтобы я похлопотал за тебя перед Помпеем? Но ты должен понимать: он и сам без труда отличит орла от крысы!
Глаза Мелисса яростно блеснули, но он сдержался и произнес, слегка растягивая слова:
— Кто знает, может, у него другие представления о том, что по-настоящему ценно в этой жизни.
— Сомневаюсь.
На самом деле все было вполне объяснимо. Секст Помпей принимал беглых рабов и преступников не потому, что сочувствовал им и желал помочь, просто у него не было иного способа пополнить свое войско. Спасавшиеся от проскрипций знатные римляне, которых он усиленно зазывал на Сицилию, вели себя крайне осторожно, они знали себе цену и далеко не всегда думали только о деньгах, тогда как для всякого сброда не существовало преград морального порядка. Но тем сомнительней была их преданность.
— Они будут пить всю ночь, — сказал Мелисс, — нам никто не помешает.
Гай снова вгляделся в него. Вечная готовность к борьбе за жизнь — вот что отличало Мелисса. Ему бы и в голову не пришло сдаться и опустить руки, тогда как он сам…
«Судьба», — сказал себе Гай Эмилий.
И — покорился судьбе.
…Ближе к утру, пока еще не рассвело, они пробрались к спрятанной в прибрежном кустарнике лодке: Гай шел за Мелиссом, как слепой за поводырем. Им в самом деле никто не
Дул теплый ветер, с дремотной настойчивостью звенели какие-то насекомые. Обрывистый берег внизу был завален камнями, и Мелисс с трудом выволок лодку к кромке воды. Он не произнес ни звука, лишь тяжелое, прерывистое дыхание давало знать, чего ему это стоило. Гай попытался помочь и сразу понял, как истощились его физические силы. Они толкали и тянули что есть мочи — песок и раздавленные разбитые раковины скрипели и шуршали под днищем лодки. Наконец она медленно вошла в воду — и сразу стало легче дышать, ноющая боль постепенно отпустила руки. Мелисс сделал Гаю знак забираться в лодку и легко запрыгнул следом. Он взялся за весла, а Гай опустился на дно суденышка.
Он непроизвольно взглянул на небо, туда, где среди играющей светом звездной пыли сияли Септентрионы — повозка, запряженная быками (Большая Медведица), и глубоко вздохнул — на мгновение все воспоминания показались бесконечно далекими, похожими на неосознанную тоску о давно ушедших временах. Он чувствовал влажное свободное дыхание огромного водного пространства и не мог ничего бояться, не хотел ни о чем думать.
Через некоторое время он ощутил под собой сырость и услышал приказ:
— Вычерпывай воду!
Согнувшись пополам, Мелисс протягивал ему обломок какого-то сосуда.
— Ты не знал, что она течет?!
— Знал.
— И не мог ничего сделать?
— Здесь, на этом острове? Нет! — отрезал Мелисс — Хорошо, удалось достать хоть такую!
— Рано или поздно она затонет. И что тогда?
— Ты не умеешь плавать?
— Умею, но я не доплыву до Сицилии!
— Здесь проходит много кораблей, кто-нибудь нас заметит.
Гай промолчал. Заметит? Ночью?! Черная вода за бортом лодки отливала синевой, точно воронье крыло, и казалась очень тяжелой и холодной. Если подумать, что скоро она сомкнется над головой…
Прошло с полчаса. Мелисс греб без устали, стиснув зубы, точно в быстроте передвижения по морю было их единственное спасение. Гай упорно вычерпывал воду, но от его стараний помочь гнилому дереву было мало пользы — лодка постепенно погружалась в море. Наконец они сами оказались в воде: суденышко еще не затонуло, но сделалось беспомощным, бесполезным. Мелисс отшвырнул весла, потом решительно сорвал с себя одежду. Он погрузился в море и поплыл. Гай подумал, что Мелисс не оглянется, но он оглянулся и, удалившись на некоторое расстояние, замер, поджидая спутника. Гай прыгнул вперед и сразу почувствовал, как вода принимает его тело, мягко обволакивая невидимыми струями.
Ночь стояла теплая, волн почти не было… Тусклый свет звезд, слабый шум моря, темнота… Гай невольно заталкивал страх в глубину души; им владели странные шаткие ощущения, рассудок не позволял мыслям прорваться за ту грань, где скрывается зачастую недоступное разуму понимание близости смерти. Нам кажется, что наш мир — это жизнь; смерть лишь появляется и исчезает, хотя присутствие в нем смерти так же реально, как реально все остальное, созданное богами или… еще неизвестно кем: она не гостья судьбы, а ее хозяйка.